XIII Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2021

Введение. Проблемы войны и воинского служения занимали умы русских мыслителей еще с древнейших времен. Это обусловлено тем, что России постоянно приходилось воевать. С 1055 по 1462 г. историки насчитывают 245 известий о нашествиях на Русь и внешних столкновениях. Из 537 лет, прошедших со времен Куликовской битвы до 1917 г., Россия провела в боях 334 года. Все это время ей пришлось воевать против различных антирусских коалиций. Одну войну она вела с девятью врагами сразу, две – с пятью, двадцать пять раз – против трех и тридцать семь – против двух противников одновременно. Как правило, это были вынужденные, оборонительные войны. В этой связи возникают вопросы: что Русь-Россия защищала, откуда черпала силы для своей стойкости, к чему устремлялась, что лежит в основе служения русского воинства как онтологического феномена, каковы его мировоззренческие и базовые основания и статус?

Истоки отечественной философской мысли о войне и армии. Истоки русской философской мысли о войне и армии следует искать в VII–XII вв., когда у русского народа начинает формироваться мифология. Именно в мифологический период отечественной истории формируются образы богатырей – защитников земли русской. Особенность служения русского воинства в языческий период проявляется в осмыслении воина как витязя. Данное слово восходит к индоевропейскому корню, обозначающему жизнь как в ее непосредственном конкретном проявлении, так и в смысле универсальной высшей реальности – жизнь как аналог парменидско-персидского бытия. И витязь в этой связи есть хранитель жизни в этих двух аспектах: в универсально-космическом и социокультурном (служение родной земле и своему роду, народу). Его функция – охранительная. Это находит свое выражение и в семантическом значении слова «победа». Русская «победа» – это не аналог Вики (Виктории), Ники или Зинга. Это не охота за призами или удачей. Русское слово «победить» означает справиться с бедою, отвести, преодолеть беду. Победа – это то, что приходит после преодоления беды: по беде. Поэтому русский воин — «не всадник с большой дороги (шляхтич), а витязь – защитник жизни и местообитания своего рода».

Для древних русов характер ведения войны и ее цель определялись религиозной и духовно-нравственной сферой (в ее языческом выражении) как высшей онтологической реальностью. Война воспринималась в богослужебной и космической перспективе. Признавалась только справедливая, священная война по восстановлению и поддержанию божественного порядка. Плен не признавался. Он расценивался как нарушение клятвы на верность собственному роду-племени. Сдавшегося в плен нельзя было предавать земле, он воспринимался как грешник, а его грешное тело оскверняло землю как царство предков. Кроме того, считалось, что погибший переходит в другой мир в том же качестве, в каком он был на земле.

Смысловую направленность и основания воинского служения в средневековой Руси выражает образ былинных богатырей Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича, защищавших именно Святую Русь. Они – символ единства народа в борьбе за свою свободу и независимость.

Анализ содержания былинного эпоса и литературных памятников средневековой Руси свидетельствует о наличии нескольких типов воинства на Руси.

Первый тип воинства представлен древнейшими богатырями Святогором и Волхом, которые обладали колоссальной, сверхчеловеческой силой. Имя Волх указывает на то, что он – великий кудесник. Волх воюет путем магического волшебного умения, «хитрости-мудрости». Он – предводитель набегов не как военачальник, а как кудесник. Однако в былинах Волх и Святогор оказываются бессильными поднять сумочку переметную, которую на их пути кладут калики перехожие или Микула Селянинович. Магическая сила Святогора и Волха – безличностная, аналог физической силы. Сила кротости, смирения, нестяжания каликов и сила труда крестьянина Микулы Селяниновича превосходит силу Святогора и Волха, так как коренится в силе Бога, а не в безликой силе природы.

Илья Муромец принимает силу от калик и символизирует в былинах второй тип воинства, которое своим благочестием, смирением и церковным послушанием стяжает благодать Бога и становится непобедимым.

Третий тип воинства представлен в былинах дружиной князя Владимира. Этот тип воинства можно назвать рационалистическим, действующим только на основе человеческих сил. Они многочисленны, бахвалятся своей силой, смеются над Ильей Муромцем, но когда приходит гроза, они оказываются бессильными, и, раскаявшись, князь Киевский призывает Илью Муромца «постоять за веру, за отечество, за церкви православные».

Четвертый тип воинства не представлен в былинном эпосе, но имел место в истории Руси и отражен в литературных памятниках – это тип удельного воинства, также рационалистического, но действующего в частных интересах. Примером этого типа воинства выступает боярин Кучка, для которого главное – собственная выгода и позиция «здесь и теперь», а используемая религиозная символика (как языческая, так и христианская) носит формальный, утилитарный характер и не имеет своего реального действенного значения.

Первые два типа воинства имеют сакральный характер, и их сила связана с действием различных мистических сил: первого – с магическим способом взаимодействия с миром (Волх), второго – с духовно-нравственным, внутренним освоением мира в целях стяжания благодати Бога (Илья Муромец). Третий и четвертый типы ориентированы на силы человеческие и на рациональные способы взаимодействия с миром: дружина князя Киевского – на рациональные формы и способы достижения цельности государства и народа, а дружины удельных князей и бояр – на решение своих интересов. Образ Кучкова воинства воплотится в сословных претензиях и эгоизме бояр и дворянства и в стремлении подчинить себе всех и вся – от царя до последнего холопа. Здесь коренится одна из причин спора боярина А. Курбского с Иваном Грозным, борьба дворян с самодержавием и участие их в революции.

В московский период представления о сущности войны и воинского служения напрямую соотносятся с концепцией «Москва – Третий Рим». Признается сакральный, духовно-нравственный характер оборонительной войны. Война захватническая порицается и принципиально осуждается.

На Руси того времени появились военные мыслители, во многом опередившие западных военных теоретиков по основным направлениям познания войны и военного дела. Следует упомянуть, например, писателя-публициста И.С. Пересветова (нач. – сер. XVI в.), который в сер. XVI в. разработал программу военной реформы в Московском государстве. Крупный русский дипломат, военачальник и военный теоретик А.Л. Ордин-Нащокин (ок. 1615–1680) выдвинул ряд смелых идей по переустройству Русского государства и его военной организации, опираясь на отечественный военный опыт и критически осмысленный опыт передовых стран Западной Европы. Хорошо известны крупные военные программы В.В. Голицына (1643–1714), часть из которых удалось реализовать на практике.

Эволюцию гуманистических традиций следует рассматривать в русле византийского влияния на русскую культуру, учитывая, разумеется, самобытность последней. Действительно, русское церковное сознание рассматриваемого периода достаточно четко выразил Иван IV в обращении к папскому легату: «наша вера христианская, а не греческая». Упомянувший эти слова В.В. Зеньковский обращал внимание на то, что греческий язык стал на Руси богослужебным языком, что обусловило языковую изолированность русского мира. «Политическая идеология в XVI и XVII веках, – отмечал Зеньковский, – всецело создавалась именно церковными кругами... во имя освещенности исторического бытия. Поспешное усвоение священного смысла церковной власти, вся эта удивительная «поэма» о «Москве – Третьем Риме» – все это цветы утопизма в плане теократическом, все это росло из страстной жажды приблизиться к воплощению Царства Божия на земле. Это был удивительный миф, выраставший из потребности сочетать небесное и земное, божественное и человеческое в конкретной реальности».

Термин «воинская, или ратная, наука» возник в Русском государстве в начале XVII в. Его содержанием на первых порах была совокупность уже довольно многообразных для того времени прикладных (военно-технических) знаний. Формой изложения этой «науки» являлись уставы, другие государственные документы, в которых в виде «указов и статей» сообщались различные сведения, правила и рекомендации по большому кругу вопросов военного дела.

Одним из первых, если не первым, такого рода уставом, отражавшим уровень развития отечественной военно-теоретической мысли начала XVII в., являлся рукописный «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до военной науки...», разработанный в 1607–1621 гг. по распоряжению царя В.И. Шуйского (1552–1612) дьяком Посольского приказа О. Михайловым (Родишевским). Автор – высокообразованный для своего времени человек, внимательно изучив организационную и боевую практику русского войска, военно-историческую и иностранную военную литературу, сумел обобщить в своем труде имевшийся не только национальный, но и западноевропейский опыт военного дела. Создание этого труда имело целью, как указывалось во введении, обеспечить «крепкое ратное строение», т.е. укрепление боеспособности войск Российского государства. В нем излагались права и обязанности начальствующих лиц русской рати исходя из ее устройства, предлагались некоторые административные улучшения; содержались рекомендации по организации похода и расположения войск на отдых, службы охранения и разведки, осады и обороны крепостей; давались указания по подготовке и ведению боя, обучению и воспитанию служилых людей и др.

Заметным шагом вперед в развитии военной теории стало издание в 1647 г. в Москве по указу царя Алексея Михайловича (1629–1676) первой русской печатной военной книги «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Она получила силу официального руководства для появившихся в русском войске в 30-х гг. XVII столетия так называемых полков нового, или иноземного, строя. В труде впервые делалась попытка дать характеристику войн и определить отношение к ним. «То слово война общее есть слово, и имеет в себе различные статьи, и разделяются в различные войны, как есть межусобная война в своей земле, и как есть явные войны, которые войны из (за) земли или за землю бывают». При этом «межусобные» войны, когда все, что создано «во многие лета великими трудами», подвергается разрушению, осуждались, а «явные», т.е. «прямые», или «справедливые», когда «один государь от другого идет свою землю осилити и отнятии», признавались законными. Таковыми же признавались и войны, которые велись против нехристиан – турок, татар, варварских людей, а также против любых захватчиков.

Автор труда решительно осуждал наемничество, вскрывал пороки западноевропейских армий, в которых солдаты готовы и «дьяволу из-за денег служить».

В XVII в. появились также некоторые элементы русской военно-морской науки. Так, на первом построенном в России в 1668 г. военном корабле «Орел» были составлены для экипажа 34 «статьи артикульные», или «Письма корабельного строя», в которых излагались основные правила корабельной службы, в том числе и в боевой обстановке. Содержавшиеся в этих «Письмах...» теоретические положения легли затем в основу военно-морского устава Петра I (1672–1725).

Таким образом, XVII в. стал периодом накопления организационного и боевого опыта, ознакомления с военной теорией и практикой западноевропейских государств, появления в стране новых элементов военной системы, временем зарождения военной науки. Предпосылки последней возникли из потребности обучать и воспитывать русских ратных людей все более усложнявшейся в то время технике военного дела. С учетом существовавшей уже и тогда преемственности в его развитии эти предпосылки имели большую ценность для последующей эволюции военно-теоретической мысли, формирования ее в относительно самостоятельную область научных знаний.

В XVIII в. военно-теоретическая мысль переживала в России бурное развитие. Именно в этот период стремительно прогрессирующая страна выдвинула целый ряд талантливых полководцев и флотоводцев – Петра I, П.А. Румянцева (1725–1796), А.В. Суворова (1730–1800), Ф.Ф. Ушакова (1745–1817) и др.

Подлинным преобразователем не только военного дела, но и всех без исключения сторон жизнедеятельности Русского государства являлся Петр I, в котором удачно совмещались крупный государственный деятель и военный мыслитель. Он был выдающимся военным теоретиком – автором и редактором ряда уставов, военно-теоретических и исторических трудов, наставлений и инструкций, других военных сочинений, в которых ярко и сжато, доходчивым языком излагались взгляды царя на подготовку государства к войне, строительство вооруженных сил, руководство ими, обучение и воспитание войск, способы ведения военных действий, роль инженерного искусства, в частности крепостей, в обеспечении обороны страны, организацию взаимодействия армии и флота и др., которые существенно отличались от западноевропейских аналогов. Для большинства этих военно-теоретических работ Петра I были свойственны широта постановки проблем, обстоятельность и глубина их раскрытия, многосторонность. Многие петровские уставы и наставления действовали в русской армии и на флоте на протяжении всего XVIII в.

Первым среди новых уставов стало строевое Положение 1699 г., впервые примененное весной этого года при обучении будущих офицеров и солдат вновь сформированных полков. В следующем году на его основе был разработан текст «Краткого обыкновенного учения», ставшего строевым уставом русской пехоты.

Значение его состоит в том, что в нем были сформулированы нормы обучения пехотинцев применению нового холодного и огнестрельного оружия. При этом ружейные приемы были просты в выполнении и придавалось большое значение обучению рукопашному бою. Последнее было новшеством, так как в Европе основное значение придавалось залповому ружейному огню, а новое вооружение, багинет считался защитным оружием.

«Краткое положение о учении конного драгунского строя» стало первым уставом для регулярной русской кавалерии, создававшейся на рубеже 1700–1701 гг. Оно выполняло для конницы те же задачи, что и «Краткое обыкновенное учение» для пехоты: приучить войска к необходимым перестроениям и правилам боевой стрельбы в линейном боевом порядке. Многие приемы обоих уставов аналогичны друг другу, так как драгуны обучались и бою в пешем строю.

Петровское «Учреждение к бою в настоящем времени» 1708 г. представляет собой общую инструкцию для всех видов войск и легла в основу «Устава Воинского» 1716 г. Она содержит в себе систему обучения войск, обязанности офицеров в бою, указания по построению боевых порядков и ведению боя. «Учреждение к бою» стало основой боевого воспитания и подготовки войск к Полтавскому сражению.

Необходимой составляющей военного законодательства регулярной армии явился дисциплинарный устав петровской армии – «Артикул» 1714 г. Разработанный с использованием западноевропейского военного законодательства он во многом послужил основой для разработки некоторых аспектов общего законодательства в России.

Общепризнанным военным авторитетом в 60–70-е гг. XVIII в. пользовался генерал-фельдмаршал П.А. Румянцев. Он являлся не только выдающимся полководцем своего времени, но и крупнейшим военным теоретиком. Перу Румянцева принадлежат многие работы, прежде всего «Обряд службы» (1770–1772), принятый в качестве общеармейского устава, и «Мысли» (1777) – докладная записка Екатерине II об организации армии.

При всеобъемлющем уме, Румянцев отличался цельностью характера, с которой сочеталась редкая гуманность. Глубокий мыслитель, смотревший всегда и раньше всего «в корень» дела, он понимал самобытность России и все различие между русской и западноевропейской военными системами – различие, вытекающее из этой самобытности. Румянцев был первым военным деятелем после Петра Великого, посмотревшим на военное дело с точки зрения государственной, без одностороннего увлечения специалиста.

Несовершенство имевшихся уставов вынуждало блестящего командира и новатора в военном деле разрабатывать собственные инструкции и правила для подчиненных ему войск. Назначенный командующим армией, по Румянцев собрал в 1770 году свои указания в «Обряд службы», применявшийся в качестве устава в его войсках. После окончания войны этот свод правил был утвержден в качестве строевого и боевого устава екатерининской армии.

В полевом управлении войск Румянцевым проводится разумная децентрализация, частная инициатива, отдача не буквальных приказаний, а директив, позволяющих осуществить эту инициативу. Он отнюдь «не входит в подробности, ниже предположения на возможные только случаи, против которых разумный предводитель войск сам знает предосторожности и не связывает рук…»

Ярчайшим представителем складывавшейся в XVIII в. русской военной школы был великий русский полководец генералиссимус А.В. Суворов, не только обладавший несгибаемой волей и титанической силой характера, но и отличавшийся выдающимся умом и большой эрудицией. Создатель «Науки побеждать» (1795–1796) – этого самого выдающегося произведения русской и мировой военно-теоретической мысли XVIII столетия, считал себя учеником Петра Великого и фельдмаршала П.А. Румянцева.

Суворов хорошо понимал значение подлинной военной теории (науки), которую рассматривал как систематизированное изложение начал и правил, вытекающих из боевой практики, признавал наличие объективных факторов, определяющих практическую военную деятельность. Их изучение и составляло, по его мнению, главную задачу военной науки. Являясь непримиримым противником догматизма, Суворов, обобщив и проанализировав боевой опыт русской армии, обогатил все области военного дела новыми выводами и положениями, разработал и применил на практике наиболее совершенные для своего времени формы и способы вооруженной борьбы. В его «Науке побеждать», в многочисленных инструкциях, правилах, наставлениях и приказах нашли воплощение черты нарождавшихся передовой стратегии и соответствовавшей ей тактики, приходивших на смену застывшим схемам военного мышления эпохи феодализма. При этом определяющее влияние на новаторское творчество Суворова оказывали изменения, связанные с дальнейшим экономическим развитием Российской империи и ростом материально-технической базы войны, передовой по своему характеру системой комплектования национальной по составу регулярной армии, ее высокими морально-боевыми качествами.

Стратегия Суворова отличалась исключительной активностью и решительностью. На первое место он ставил наступление, однако считал возможным в отдельных случаях прибегать к обороне и даже к отступлению (ретираде) в интересах сохранения войск от ударов превосходящего противника. Суворов учил всегда действовать творчески, исходя из сложившейся обстановки, не превращать тот или иной способ ведения военных действий в шаблон. Судьбу войны, считал полководец, должно решать генеральное сражение, являющееся кульминационным ее пунктом. При этом проблему генерального сражения он рассматривал в плане решения главной стратегической задачи – уничтожения всей армии противника. Особое внимание Суворов обращал на качество русской армии, ее уникальность, отличие от армий Западной Европы.

Философия победы в наследии Суворова остается не изученной. Она труднодоступна для той философии, которая стремится не понять, а пленить русского человека. Остаются вне философского осмысления две, может быть, самые главные идеи великого полководца об условии победы, хотя эти идеи и приводятся во всех энциклопедических изданиях. Первая из них такова: «Каждый воин должен понимать свой маневр». То есть человек не должен был быть безынициативным, механическим автоматом войны. Каждый должен сознавать, знать, понимать свое место в общем деле, точнее, свое собственное действие, «свой маневр». Главный путь к подвигу и победе – «сознательное отношение солдата к происходящему событию». Это положение на первый взгляд не представляется бесспорным. Казалось бы, для победы необходимо совершенно противоположное: устрашающая механика сплоченных действий десятков тысяч солдат, покорных уму и железной воле полководца, а также слепящая ненависть к врагу. Но сознание, «сознательное отношение»? Холодное «сознательное отношение», казалось бы, по самой сути своей не победоносно.

Однако Суворов угадал гения русских побед. Только сознание пробуждает то несокрушимое, твердое победоносное начало в человеке, перед которым хрупкими оказываются и фанатичная ярость, и устрашающая вышколенность полков, и железная воля полководца. Только сознание пробуждает дух, «самосознающий дух». «Самосознающий дух наш существует», писал протоиерей И.М. Скворцов. Это исходное положение русской классической философии. И ее задача – довести «до сознания то, что темно и безотчетно хранится в духе народном». Из потаенной глубины сердца, там, где русская этичность, где русская совесть открывается себе как голос Бога и как личностный стержень, – из этой глубины прорывается на свет свободная богатырская мощь русского духа вместе с чувством братства с соотечественниками и сознанием: «Я русский, – какой восторг!». Прорывается «яко огнь», как писали наши предки, сражавшиеся на Куликовом поле.

В XVIII в. были также заложены и основы отечественной теории военно-морского искусства. Теоретический курс тактики российского флота впервые излагался в труде профессора Морского корпуса Н.Г. Курганова (1725–1796) «Наука морская – сиречь опыт теории и практики управления кораблем и флотом» (1774). Автор работы взамен «мертвых идей» линейной тактики выдвинул и обосновал принципы другой – маневренной тактики, превосходство которой доказал его ученик адмирал Ф.Ф. Ушаков. Он на практике с успехом применил рекомендованные новые приемы и способы ведения морского боя, организации взаимодействия сил флота с сухопутными войсками. Кроме того, Ф.Ф. Ушаков и его единомышленники – адмиралы Д.Н. Сенявин (1763–1831), В.М. Головин и другие – принципиально по-новому поставили и решили вопрос о генеральном морском сражении. Они рассматривали его в органической связи с другими способами боевых действий (крейсерские и блокадные действия, удары по морским коммуникациям и др.)

Глубокие изменения, происходившие в конце XVIII – начале XIX в. во всех областях военного дела, связанные в первую очередь с влиянием Великой французской революции (1789–1799).

Одними из первых в России, кто попытался в военно-теоретическом плане проанализировать некоторые из поставленных жизнью вопросов, были А.И. Хатов (1780–1846) и А. де Романо. В своих трудах, относящихся к 1802–1810 гг., они стремились, впервые применив метод исторического анализа, раскрыть объективные истоки и внутренний механизм развития военной науки, ее значение, определить содержание стратегии и тактики как отдельных отраслей военно-научных знаний и круг их актуальных проблем, выявить причины изменения способов и форм ведения войны и боя (сражения) и др. Так, генерал А.И. Хатов, например, считал, что наука, и прежде всего военная, должна «образовать лучшие войска и лучших генералов: поставить метод на место навыка и соображения на место случая». Подобные взгляды на роль науки высказывали А. де Романо и некоторые другие военные теоретики.

Значительное влияние на развитие отечественной военно-теоретической мысли оказали подготовка России и ее вооруженных сил к отражению нашествия Наполеона Бонапарта, Отечественная война 1812 г. и полководческая деятельность в ней генерал - фельдмаршала М.И. Кутузова (1745–1813), достойного продолжателя традиций русской национальной военной школы. Он являлся творцом противопоставленной Наполеону стратегической концепции, основанной на идее достижения победы в войне не в одном генеральном сражении, к чему стремился выдающийся французский полководец, а, исходя из конкретных обстоятельств, в целом ряде согласованных между собой боев, сражений и маневров, растянутых во времени и пространстве, но объединенных общим замыслом. При определении задач, выборе видов и способов стратегических действий Кутузов исходил из возможностей массового использования имевшихся в стране людских и материальных ресурсов, близко подошел к правильному пониманию связи войны с политикой. «Обстоятельства политические укажут род войны», – писал Кутузов. Самое пристальное внимание фельдмаршал обращал на своевременное пополнение действующей армии, создание стратегических резервов, в том числе и созыв ополчения, боевую подготовку, развертывание партизанской борьбы, что вытекало из его теории народной войны.

Глубокий след в истории развития военной науки оставили декабристы. Многие из них, в частности И.Г. Бурцов (1794–1829), Ф.Н. Глинка (1786–1880), Н.М. Муравьев (1795–1843), П.И. Пестель (1793–1826) и др., ратовали за основательную, более глубокую разработку вопросов военной теории, пытались в своих трудах решить ряд важных проблем: о роли военной науки, ее предмете, содержании и задачах; классификации отраслей военной науки; взаимоотношении теории и практики; сущности стратегии и тактики, их взаимосвязи; способах ведения войны и боя и другие. Так, генерал И.Г. Бурцов в работе «Мысли о теории военных знаний» (1819) утверждал, что военная наука не может ограничиваться, как тогда считалось, рамками военного искусства и должна включать в свой предмет изучение закономерностей в военном деле. В общем, «пространном», смысле военные знания (военная наука), по Бурцову, «должны содержать в себе правила, научающие образовывать, приводить в действие и устремлять к цели силу, охраняющую безопасность народную». Он подразделял военные знания на «знания, относящиеся до войска» (составление армии, движение армии – поход, действие армии, или «вождение войны»: топография, кастраметация, артиллерия, наука осад и оборон, стратегия (наука замыслов) и тактика (наука боев); сверх того ко всем трем отделениям относится и общая теория управления армии), и «знания, относящиеся до крепостей» (выбор места, строение крепостей: фортификация, наука о минах). Все это, считал Бурцев, «по соединении вместе составляет общий объем военной науки». Классификация, предложенная Бурцовым, конечно, далека от совершенства, однако его попытка разделить военную науку на отдельные отрасли показывает, что предметом исследования военных деятелей в нач. XIX в. становится сама военная теория, ее наиболее важные и вместе с тем сложнейшие проблемы.

Ряд новых теоретических положений высказал полковник П.И. Пестель. Под стратегией он понимал науку о войне в целом, считал, что стратегия определяет способы достижения главной цели войны, тактика же является наукой о бое. Пестель ставил вопрос о взаимосвязи войны и политики, зависимости военной организации от политического строя государства. Ликвидацию феодальной военной системы он связывал с уничтожением феодально-крепостнического самодержавного строя. Пестель признавал необходимость постоянной регулярной массовой армии, способной обеспечить защиту страны, разработал четкую структуру не только военно-сухопутных сил (армия, корпус, дивизия, полк), но и флота (флоты и эскадры), ратовал за их создание на основе всеобщей воинской повинности (вместо рекрутских наборов) с сокращением срока службы, настаивал на отказе от комплектования офицерского корпуса по сословному признаку (каждый, сдавший «положенные экзамены», может стать офицером), т.е. был сторонником реформ буржуазного характера. Войну П.И. Пестель подразделял на наступательную и оборонительную, стремился установить соотношение между наступлением и обороной, считал, что оба эти вида военных действий как бы дополняют друг друга, делал вывод, что при наличии больших по численности армий нельзя рассчитывать на выигрыш войны одноактным действием, т.е. одним генеральным сражением. Про­игрыш такого сражения, считал он, еще не приведет к поражению, так как на пути победителя будут стоять вновь созданные резервы.

Декабристы, пытаясь вскрыть природу военных знаний, пришли к пониманию того, что они, сведенные в систему, являются военной наукой. Подчеркивая ее специфику, они не отрывали военную науку от других областей знания и утверждали общность основных принципов теории познания для всех наук, признавали тесную связь военной теории с общественными и естественными науками, указывали на наличие закономерностей военного дела. В целом благодаря усилиям декабристов военно-теоретическая мысль России поднялась в 1-й четв. XIX в. на довольно высокую ступень. Именно в этот период военная наука выделилась из других областей знаний, определился круг изучаемых ею проблем, а следовательно, и основное ее содержание, осуществлены попытки теоретически осмыслить отличие научного знания от практического военного опыта.

Весомый вклад в разработку теории тактики парусного флота в это время внес преподаватель Морского кадетского корпуса капитан-командор П.Я. Гамалея (1766–1817). На основе обобщения передового опыта военно-морского искусства XVIII в. он разработал ряд руководящих документов, которые в совокупности составили труд под названием «Высшая теория морского искусства» (издан в 1801–1804 гг.) На основных положениях этой теории позднее выросла целая плеяда русских флотоводцев – М.П. Лазарев (1788–1851), П.С. Нахимов (1802–1855), В.А. Корнилов (1806–1854).

Победное шествие европейского Просвещения не миновало и Россию. Почти непрерывные войны, сопровождавшие упрочение русского централизованного государства, возникновение империи, с одной стороны, стимулировали осмысление идеи ненасилия, но в то же время накладывали на нее определенную печать.

Идея «естественного права», «общественного договора» преломлялась в политической мысли верой во всемогущество прогрессивного законодательства. Монтескье, выразивший и обосновавший этот характернейший атрибут философии Просвещения, рано стал известен в России и оказал определенное воздействие не только на законотворческие замыслы Екатерины II, но и на движение миротворческой мысли. Одним из первых, кому русская интеллектуальная элита была обязана ознакомлению с идеями Монтескье, был поэт-сатирик, государственный деятель А.Д. Кантемир (1708–1744). Будучи с 1738 г. полномочным министром во Франции, он лично познакомился с Монтескье и перевел на русский язык его вышедшие в 1721 г. «Персидские письма», «скандализировавшие», по словам Герцена, своей смелостью Париж и ставшие сенсацией во всей Европе. С острой критикой монархизма, дворянских привилегий в них сочетались антимилитаристские идеи, осуждение завоевательных войн: «Существует только два вида справедливых войн, – одни, которые предпринимаются для того, чтобы отразить напавшего неприятеля; другие – чтобы помочь атакованному союзнику». Тесно переплетаясь, идеи просвещения и мирного сосуществования народов проникали в сознание русского общества благодаря трудам Я.П. Козельского (ок. 1728 – ок. 1794) и С.Е. Десницкого (ок. 1740–1789).

Общемировоззренческое преломление исходных просветительских идей, нашедших свое выражение в поисках условий установления «вечного мира» между народами, с особой силой и самобытностью выявило себя в том направлении русского дворянского либерализма XVIII в., для которого характерна утопическая направленность. Его крупнейшим представителем стал Н.И. Новиков (1744–1818): первенствующее значение, придававшееся им нравственному началу, в единстве с утверждением «мудрого законодательства», сближало его прежде всего с кантовской модификацией просветительских идей, с выдвижением «нравственного императива» как первейшего условия движения общества, его гражданского совершенствования.

В университетской научной и идейной среде, проходило формирование будущего создателя одного из наиболее значительных русских миротворческих трактатов конца XVIII в. В.Ф. Малиновского (1765–1814). К этому же кругу выдающегося русского просветителя на протяжении 1785–1789 гг. тяготел и будущий автор «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзин (1766–1826), испытавший влияние его нравственных идей и общественных убеждений.

Столь занимавшая Малиновского и Карамзина проблема «вечного мира» приковала к себе несколько позже А.С. Пушкина. Интерес к ней и собственная ее трактовка нашли свое выражение в его записке на французском языке «О вечном мире», относящейся к 1821 г., – отражение споров, происходивших в Кишиневе, в доме участника тайных обществ Михаила Орлова вокруг «Проекта вечного мира» Сен-Пьера. Текст Пушкина свидетельствует, что он был знаком с ним в изложении Ж.-Ж. Руссо, с его комментариями, сопровождавшими изданный им «Extrait du Projet» из произведения французского аббата, и с собственным трудом Руссо – «Суждение о вечном мире».

Пушкин допускает возможным, что «менее чем через 100 лет, не будет уже постоянной армии». Он сочувственно приводит рассуждения Руссо, что только сила может заставить королей пойти на союз народов, и что он до сих пор «не осуществляется, так как это может быть достигнуто лишь средствами жестокими и ужасными для человечества». Замечая, что Руссо ведет здесь речь о революции, и не снимая проблемы революции как радикального средства установления «вечного мира», признавая его соответствие интересам народа, Пушкин видит иной путь – путь конституционализма, противостоящий «принципу вооруженной силы»: «конституционная идея» «представляет шаг вперед человеческой мысли» и с ее победой связывается им конец военного решения вопросов во взаимоотношениях народов.

В записке «О вечном мире» Пушкин как бы сводит воедино свое признание идеала «вечного мира» со способом его достижения, минуя революцию. В пункте «3» он писал, следуя замечаниям Руссо, учитывая их, и как бы полемизируя с ними: «Что касается великих страстей и великих воинских талантов, для этого останется гильотина, ибо общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала: у людей довольно других забот, и только ради этого они поставили себя под защиту законов». Правовые устои, гарантируемые конституцией, делают необязательным пускать в ход «ужасные средства», т.е. революционное насилие.

Реакцию на декабризм, отрицание любых насильственных действий – будь то революция или война – последовательно выразил близко соприкасавшийся в молодости с декабристами А.С. Хомяков (1804–1860). Еще в задуманной им в 1821 г., но не завершенной поэме «Вадим», посвященной событиям древней Новгородской вольности, антивоенные мотивы пронизывают трагическую окраску событий – скорбь и печаль по погибшим определяет ее эмоциональный настрой и идейно-этическую направленность. В споре, происшедшем в 1823 г. на одном из собраний у К.Ф. Рылеева (1795–1826), Хомяков высказал свое резкое неприятие допустимости военной революции, насилия – во имя чего оно бы не совершалось. Позиция Хомякова была глубоко созвучна исканиям последекабристской мысли. Поэтому он оказался близок к кругу «любомудров» – объединению передовой дворянской интеллигенции, ориентированной не на политическую конфронтацию с правительством, а на осмысление глубинных пластов духовного бытия общества, народа, самой России, судеб мировой цивилизации. Просвещение рассматривалось как основополагающее начало движения народов в целом, и России в том числе, по пути прогресса, к осознанным национальным целям. С этой точки зрения не война, а мирная производительная деятельность, проясненная просвещением, представала как средство и стимул к утверждению национальных интересов: она «рождает торговлю и промышленность, которые мирными отношениями сгоняют с лица земли дух кровожадной войны, и соединяют золотым поясом рассеянные народы в одно дружелюбное семейство». Так утверждал орган «любомудров» – лучший литературно-теоретический журнал своего времени «Московский вестник».

1-я четв. XIX в. в истории русской военной мысли характерна также возникновением военно-исторической науки, закладыванием основ военной педагогики, теории военно-инженерного дела, организации тыла и снабжения, управления войсками. В кон. 1830-х и в 1840-е гг. появились труды Н.В. Медема (1796–1870), П.А. Языкова, Ф.И. Горемыкина (1839–1917), Н.Д. Неелова, в которых решительно отстаивалась необходимость дальнейшей разработки военной теории, подчеркивалось ее большое значение для боевой практики. Авторы пытались определить методологические принципы изучения военных явлений; подвергали критике взгляды западноевропейских теоретиков на принципы ведения войны и боевых действий, как раз и навсегда данные, неизменные и вечные. В частности, Н.В. Медем указывал на связь между войной, политикой и стратегией, подчеркивал, что политика влияет не только на общий план войны, но и на «частные стратегические соображения». Он рассматривал стратегию как часть военной науки, имеющую свою специфику. В задачи стратегии Медем включал: определение целей войны, сил и средств вооруженной борьбы, необходимых для их достижения; выбор способа военных действий; разработку и осуществление мероприятий по повышению нравственного состояния войск и их материальному обеспечению.

Н.В. Медем, П.А. Языков, Ф.И. Горемыкин в своих работах выдвинули тезис о решающей роли оружия в деле становления способа ведения боевых действий (войны) и сделали вывод, что само развитие форм и способов ведения войны и боя находится в прямой зависимости от изменения средств вооруженной борьбы. Они смотрели на военное дело гораздо шире и глубже, чем многие военные теоретики Запада. «Я не видел причины, – писал, например, генерал Языков, – почему мы, русские, должны повторять только то, что сказано писателями иностранными. Не положено в законах природы, чтобы идеи новые и открытия в науках должны непременно следовать от Запада к Востоку. Они могут принять и обратный путь».

В развитие русской военно-теоретической мысли во 2-й пол. XIX в. заметный вклад внесли А.И. Астафьев (1816–1863), Д.А. Милютин (1816–1912), Г.А. Леер (1829–1904), А.Н. Петров (1837–1900), М.И. Драгомиров (1830–1905), Г.И. Бутаков (1820–1882) и др. Они смело отбрасывали отжившие теоретические концепции и выдвигали новые; настойчиво преодолевали косность и рутину, царившие в официальных военных кругах. Так, генерал А.И. Астафьев в трактате «О современном военном искусстве» (1856–1861) отстаивал решительные формы ведения войны и боя, пропагандировал полководческое искусство Петра I, П.А. Румянцева и А.В. Суворова, утверждал, что на развитие военного дела влияет не только военная техника, но и общественный строй, который определяет моральный фактор. Отталкиваясь от опыта неудачной для России Крымской войны, А.И. Астафьев поставил вопрос о необходимости радикальной перестройки всей военной государственной системы. Он доказывал, что понятие «военная наука» значительно шире, чем понятие «военное искусство», подразумевая под первым широкие теоретические познания, относящиеся к ведению войны, военным действиям, достижению победы, развитию военного дела в целом, подготовке войск.

Глубокие и содержательные положения о войне и ее связи с политикой и миром высказал военный теоретик А.А. Керсновский в труде философия войны, раскрывая войну как сложное социально-политическое явление в котором проявляется тесная связь политики и вооруженной борьбы. «Политика, – писал он, – это руководство вооруженной частью Наций, управление той структурой Государства, что называется Армией». На его взгляд, культивирование чужих доктрин без учета специфики наций, ее политики представляет собой насилие над народом. Керсновский видел отличие доктрины Российского государства от других в духовной культуре народа. «Сущностью той грани русского национального монолита, что носит название русской национальной военной доктрины, является превосходство духа над материей».

Важную роль в проведении военных реформ в России в 60–70-х гг. XIX в. сыграл Д.А. Милютин, занимавший пост военного министра. Он понимал потребность преобразований в армии, ее подготовки к масштабным воинам, в ходе которых будет применятся новая техника и вооружение. Милютин, исследуя войну как сложное социальное явление обратил особое внимание на роль в ее исходе двух взаимосвязанных факторов: материального и духовного (морального). «Война, – утверждал он, – не есть только физическая сила, масса, составляющая орудия военных действий, но вместе с тем соединение людей одаренных умом и сердцем. Нравственная сила играет важную роль во всех соображениях и расчетах полководца и, следовательно, недостаточно для последнего только владеть армией, как машиной….»

Глубокий анализ войны, ее связи с политикой дал генерал Н.П. Михневич (1849–1927). Он предполагал различать две стороны войны: одна из них – социально-политическая, характеризующая особое состояние в жизни общества, а другая – собственно-военная, раскрывающаяся через способы ведения вооруженной борьбы. Михневич обратил внимание на взаимодействие политики и экономики государства по подготовке вооруженной борьбе с противником. «Необходимо заготовить план экономических мероприятий по снабжению всем необходимым населения страны», – писал он.

Значительный вклад в военно-теоретическую мысль посл. четв. XIX в. внес генерал Г.А. Леер. Его труды пользовались большой известностью не только в России, но и на Западе. В них Леер стремился обобщить опыт войн XIX в., исследовать современную ему боевую практику, показать, какое влияние на ведение войны и боя оказывали массовые армии, нарезное оружие, железные дороги и телеграф. В своем фундаментальном труде «Опыт критика исторического исследования законов искусства ведения войны» он раскрыл ряд важных аспектов войны, а в труде «Стратегия» отмечал необходимость учета государством политической стороны в ходе подготовке к вооруженной борьбе. «Мы теперь вступаем, - отмечал Леер,- в период больших коалиционных войн, и всегда важная политическая подготовка войны теперь получает еще важное значение»

Законодателем в области теоретической разработки новой тактики – тактики стрелковых цепей, пришедшей на смену отжившей свой век тактике колонн и рассыпного строя, был генерал М.И. Драгомиров. Его основная работа «Учебник тактики» вышла в 1879 г., а через два года была уже переиздана. В ней Драгомиров доказывал, что введение стрелковых цепей по-новому ставит вопрос о боевых порядках и подготовке войск, требовал отказаться от механического исполнения уставных требований и воспитывать у бойцов и командиров творческую инициативу.

Во 2-й пол. XIX в. в России активизировалась также военно-морская теоретическая мысль. Увидели свет исследования С.И. Елагина (1824–1868), Ф.Ф. Веселаго (1817–1895), В.Ф. Головачева (1821–1904), Е.И. Аренса (1856–1931) и др. Однако наиболее существенный вклад в разработку теории стратегического использования российского флота внес вице-адмирал И.Ф. Лихачев (1826–1907), а приоритет в исследовании проблем морской тактики принадлежал адмиралу Г.И. Бутакову, который первым в России разработал основы новой для своего времени тактики парового броненосного флота, в т. ч. способы маневрирования эскадры в различных боевых строях.

На рубеже XIX–XX вв. отмечается новый этап оживления отечественной военно-теоретической мысли, особенно после поражения России в Русско-японской войне (1904–1905), показавшее, насколько опасно игнорирование достижений военной науки, отставание в ее развитии. Широко обсуждались такие коренные проблемы военного дела, как происхождение и сущность войн, их роль в развитии общества; характер и продолжительность возможной будущей войны; роль экономического и морального факторов в достижении победы на войне. Значительное внимание уделялось изучению вопросов мобилизации, сосредоточения и стратегического развертывания вооруженных сил; определению роли и состава стратегических резервов, важнейшего театра военных действий, способов разгрома многомиллионной армии противника. Делались попытки разработать основы коалиционной стратегии, уточнялись основные стратегические понятия и термины. Продолжалась и дискуссия о том, что такое военная наука, каковы объект ее исследования и содержание. В ней участвовали многие видные военные исследователи: Е.И. Мартынов (1864–1937), В.Е. Борисов, Н.А. Корф (1834–1883), Н.А. Орлов (1827–1885), А.А. Незнамов (1872–1928), А.Г. Елчанинов и др.

Военный теоретик и историк А.А. Свечин в своих трудах «Стратегия», «Стратегия ХХ века на первом этапе» и других обосновал зависимость войны и военной науки от экономических и социально-политических процессов общества, взаимозависимость внутренней и внешней политики государства, влияющих на сущность и содержание военной доктрины. Свечин подчеркивал, что при разработке плана войны важно учитывать все слагаемые политической ситуации в государстве и отношение разных слоев народа к ней. «Внутренняя политическая подготовка государства, – писал он, – должна быть такова, чтобы оно могло пережить войну без существенных сдвигов. Если можно предвидеть необходимость известных уступок отдельным классам или группировкам в случае затяжной войны, то эти уступки несравненно выгоднее сделать заранее». Еще в 1920-е гг. генерал-майор А.А. Свечин выступил против абсолютизации тотальной войны и отстаивал необходимость сочетания различных форм войны – войны на сокрушение и войны на измор (истощение, включая в последнюю не только оборонительные действия в широком военно-политическом понимании, но и элементы «непрямых действий»). В нач. 1930-х гг. он писал: «… Для СССР целесообразно лишь война на измор, с ограниченными целями, а время пролетарской войны на сокрушение еще не пришло». Тогда эти суждения профессора Свечина были отвергнуты с резкой критикой в его адрес, но 1941 г. подтвердил его предупреждения.

Другой видный военный теоретик, генерал А.А. Незнамов в своих трудах горячо выступал за установление единых взглядов на ведение войны и боя, за необходимость разработки военной доктрины как «единой военной школы», стремился сформулировать ее принципиальные положения. О единой военной доктрине впервые заговорили после Русско-японской войны. В 1910–1912 гг. в военной печати, особенно в газете «Русский инвалид», развернулась бурная дискуссия (Журнал опубликовал 21 статью различных авторов). А.А. Незнамов, как и его единомышленники генералы В.Е. Борисов, А.Г. Елчанинов и др., ратовал за создание такой военной доктрины, которая бы учитывала и предусматривала широкую подготовку государства, армии и народа к конкретной предстоящей войне (основы этой подготовки Незнамов изложил в работе «План войны»). Незнамову принадлежит также большая заслуга в дальнейшем развитии идей об операции. В труде «Современная война» он поставил своей задачей дать представление о полевых операциях армий в условиях большой европейской войны, где одним из первых нарисовал более или менее систематизированную картину организации и ведения армейских операций как нового явления в военном искусстве. Как и Н.П. Михневич, А.А. Незнамов утверждал, что в будущем операции станут вестись не только одной армией, но и группой армий, каждая из которых может включать в себя от 2 до 4 армий. В связи с этим им ставился вопрос о необходимости введения промежуточной управленческой инстанции между главнокомандующим на ТВД и командармами в виде полевого управления группы армий или фронта. За создание с началом войны фронтов выступали в своих трудах и другие теоретики, в частности генерал А.Г. Елчанинов.

В рассматриваемый период разработка вопросов военно-морского искусства, в том числе броненосного флота, была связана с именем адмирала С.О. Макарова (1848–1904). Теоретическое и практическое наследие последнего оказало огромное влияние на строительство и боевую подготовку военно-морских сил России конца XIX – нач. XX в. Адмирал указывал на взаимосвязь различных отраслей военного и военно-морского искусства, но на первое место ставил стратегию. Он никогда не рассматривал флот обособленно, а считал его составной частью вооруженных сил страны. В изданном в 1897 г. труде «Рассуждения по вопросам морской тактики», посвященном основам ведения эскадренного боя кораблями броненосного флота, С.О. Макаров высказал мысль о необходимости разработки общих согласованных стратегических планов с учетом взаимодействия армии и флота. За единство стратегии выступал и другой русский военно-морской теоретик и историк генерал Н.Л. Кладо (1862–1919).

К разработке теории понимания сущности войны, мира и армии в XIX – нач. XX в. активно обращаются не только военачальники, военные мыслители, но и русские политики, политологи, социологи и философы. Среди них видное место занимают имена А.С. Хомякова, Б.Н. Чичерина (1828–1904), М.И. Туган-Барановского (1865–1919), П.Б. Струве (1870–1944), русских либералов.

Вершиной социально-политических взглядов А.С. Хомякова является социальный идеал, а ее основанием служат его религиозная и социологическая концепции. Его перу принадлежит идея современного осмысления проблем национальной безопасности и национальной угрозы России.

Б.Н. Чичерина можно по праву назвать русским Макиавелли. В истории политической мысли в России ему суждено было сделать то же, что великому флорентинцу – во всемирном масштабе. В творчестве Чичерина мы находим решительный переход в русской политической мысли от монополии политической философии к становлению политической науки. Чичерин – первый русский политолог, и именно в силу этого он еще и юрист, экономист, философ, социолог.

В центре социально-политических исследований Туган-Барановского находится вопрос о переходе от агрессивного к кооперативному типу социального взаимодействия. Последний, по мысли ученого, чрезвычайно близок анархическому идеалу, так как он не совместим не только с принуждением меньшинством большинства, но и с демократической идеей власти большинства. Отсюда вывод об исторической перспективе политических отношений: «...власть большинства над меньшинством все же есть отрицание свободы, и социальная борьба не прекратится, пока каждый не станет вполне свободен, пока не исчезнет какая бы то ни было власть человека над человеком».

По мысли П.Б. Струве общественное развитие должно быть эволюционным, в его ход не должна вмешиваться война. В своей статье «Марксова теория социального развития» он противопоставил идею социальной эволюции, идею постепенного реформирования капитализма социальной революции как «теоретическому псевдопонятию». Для Струве «социализм обладает реальностью постольку, поскольку он содержится в возникающем из современного экономического порядка движении; не более и не менее. Отвлеченное же наделение самостоятельностью противоположностей, капитализма – социализма, приводит к форменной мифологии понятий». Поэтому социализм «или должен быть достигнут в действительном, т.е. капиталистическом обществе, или вообще лишен существования».

Немаловажную роль в осмыслении проблемы войны и мира сыграли и религиозные философы, мыслители-моралисты. Всплеск этих размышлений приходился на периоды ведения войн 1-й пол ХХ в. Идеи Н.А. Бердяева (1874–1948), С.Н. Булгакова (1871–1944), Б.П. Вышеславцева (1877–1954), И.А. Ильина (1883–1954), Л.П. Карсавина (1882–1952), Н.О. Лосского (1870–1965), В.В. Розанова (1856–1919), Ф.А. Степуна (1884–1965), Е.Н. Трубецкого (1863–1920), Г.П. Федотова (1886–1951), П.А. Флоренского (1882–1937), Г.В. Флоровского (1893–1979), С.Л. Франка (1877–1950), В.Ф. Эрна (1882–1917) и др. замечательных русских мыслителей касаются не столько успехов или неуспехов русской армии и политических задач России в войне, но, в первую очередь, посвящены именно философскому анализу войны как сложного социального и морального явления. Ими исследуются его метафизические предпосылки, его антропологические и политические причины, нравственное значение для жизни народов, его диалектические противоречия. Суд над войной идет не перед лицом эпохи, а перед лицом вечности. При этом особый интерес вызывает именно религиозное направление отечественной философии, т.к. в ней наиболее остро ставится вопрос о соотношении войны и христианской морали. Нередко этот вопрос поднимается и в наши дни: может ли война иметь высшую религиозную санкцию? Должен ли христианин защищать свою Родину с оружием в руках, либо избрать иные методы борьбы? Как должна вести себя во время войны церковь? Как соотносится христианский гуманизм с необходимостью воевать? Все эти вопросы обсуждались в рамках русской религиозной философии и этики войны.

Интересные идеи по вопросам мира политики и войны изложил В.С. Соловьев. В его фундаментальном философском труде «Оправдания добра» имеется специальная глава «Смысл войны» в которой обстоятельно исследуется проблема комплексной оценки войны, ее социально-политической сущности, нравственные, религиозные и научные аспекты вооруженного противоборства. По взглядам этого русского философа соотношение мира и войны важное значение приобретает нравственная сторона. Он подчеркивает: «со стороны общенравственной оценки нет и не может быть двух взглядов на этот предмет: единогласно всеми признается, что мир есть норма, то, что должно быть, а война – аномалия, то, чего быть не должно».

Соловьев связывал цели конкретной войны с политикой государств, участвующих в ней. При этом война, полагал он, способна сплотить различные государства на основе общей политики и повлиять на последствия войны. «Внешние войны между отдельными государствами, – утверждал В.С Соловьев, – приводили за тем к созданию более обширных и сложных культурно-политических сил, стремящихся установить равновесия и мир в своих пределах».

Проблемам войны и мира немало страниц своих фундаментальных трудов посвятил русский философ И.А. Ильин. Отмечая насущную потребность мира для благоприятного развития наций, он подчеркивал изнурительный характер войн в истории России. По его мнению, в многочисленных воинах различного масштаба которое вело Российское государство, гибли лучшие его люди, что сказалось на экономическом и культурном развитии нации. Вместе с тем, оценивая политику России на международной арене, он утверждал, что ей свойственно миролюбие по отношению к своим соседним государствам, а не экспансия и воинственность. «На самом деле, – писал И.А. Ильин, – не русских тянуло завоевывать Европу, а европейцы разных государств мечтали (вслед за шведским королем Густавом Адольфом) отодвинуть Россию в Азию и отнять у нее «передние» европейские земли».

И.А. Ильин внимательно политические отношения между государствами Европы в конце XIX –начале XX веков, международную политику Германии и ее союзников, направленную против России и отмечал слабость государственной власти в ней. «Слабая власть, – подчеркивал И.А. Ильин, – вообще неспособна вести войну, ибо война требует воли, дисциплины, подготовки, концентрации и сверхсильных напряжений».

В целом, философы, творившие русскую религиозную этику ХХ в., были убеждены: войны в ближайшем будущем не исчезнут, т. к. в мире еще слишком много противоречий, способных породить вспышки вооруженного насилия. Мир и покой наступят лишь в Царствии Божием, но в нашем бытии мы всегда будем вынуждены сталкиваться и бороться со злом (Л.П. Карсавин, Н.А. Бердяев, Е.Н. Трубецкой и др.) Однако можно ли считать войну злом абсолютным или в ней можно найти нечто хорошее? Отечественная религиозная этика войны считает более правильным второе утверждение, поскольку абсолютного зла, согласно христианскому учению, вообще быть не может; война – лишь относительное зло, и в некоторых случаях вести ее нравственно оправдано. Каковы эти случаи? Ответ напрашивается сам собой: когда невступление в войну повлечет еще более тяжелые последствия, чем вступление. Хуже вооруженного столкновения может быть кровавая гражданская распря, подчинение врагу и последующий за тем разгром страны, поражение в войне, наконец, саму войну можно иногда остановить только путем вооруженного вмешательства. Но применять силу следует только в исключительных случаях, в безвыходных положениях, когда необходимость войны несомненна; по ничтожным поводам, как, например, решение незначительного международного спора, нельзя подвергать людей такому страшному испытанию, как военное противостояние.

Справедливая война должна быть нравственно обоснована, должна стать решительным ответом разгулявшемуся злу. «Оправдать войну, – писал С.Л. Франк, – значит доказать, что она ведется во имя правого дела, что она обусловлена необходимостью защитить или осуществить в человеческой жизни какие-либо объективно ценностные начала… Найти такие ее основания, которые были бы обязательны для всех». Русская религиозная философия считает нравственно оправданной только войну в защиту высших духовных святынь, которыми И.А. Ильин, Н.А. Бердяев, Л.П. Карсавин, А.А. Керсновский и др. называют защиту родины, жизни и мира. Такие войны они предпочитают называть не только справедливыми, но и священными. Цель священной войны – не убийства, а победа и долгий, а лучше вечный мир. Но для уяснения нравственного смысла войны недостаточно указать только на ее праведную цель, надо еще выяснить ее нравственное значение: несет ли война только горе и разрушения или же она вносит в общество нечто ценное, некое добро, которое редко встречается в мирной жизни? Здесь мы встречаемся с основным нравственным парадоксом войны: с одной стороны, нет ничего страшнее ее, но с другой – самые яркие примеры самоотверженного служения своим ближним мы находим именно на войне. «В войне… совершается такое великое добро, как жертва своей жизнью за других», – говорит Л.П. Карсавин. Священная битва освобождает людей от обыденного житейского эгоизма, возвращает чувство родства у разрозненных групп людей, составляющих население одной страны, воспитывает качества мужества, героизма, взаимопомощи. Однако никто из отечественных мыслителей не отрицает страшных последствий войны: массовых жертв, разрушений, морального и психического разложения некоторых солдат. На войне героическое соседствует с ужасным, нравственный подъем с моральным растлением, самопожертвование с крайним цинизмом и пренебрежением жизнью других. Это и есть основной нравственный парадокс войны: в ней великое добро встречается с отвратительным злом, которое часто повергает нас в ужас. Войну можно принять только в виде парадокса, только как великую трагедию, которая никогда не обходится без смерти и горя, но именно смертью и страданием она просветляет души людей. Отсюда вопрос о нравственном значении войны правильнее ставить как проблему нравственного смысла трагедии войны. Об этом говорил Н.А. Бердяев: «Войну можно принять лишь трагически-страдальчески. Отношение к войне может быть только антиномическое. Это – изживание внутренней тьмы мировой жизни, внутреннего зла, принятие вины и искупления…» Несколько по-иному раскрывает нравственный смысл войны И.А. Ильин. Он полагал, что «смысл войны в том, что она зовет каждого восстать и защищать до смерти то, чем он жил доселе, что он любил и чему служил».

С нач. ХХ в. любая военная стратегия планировала вести сражения в трех стихиях: на земле, на воде и в воздухе. После второй мировой к ней добавилась четвертая – душа воина. Стали разрабатываться идеи информационной войны, манипулирования сознанием, появились первые образцы психотропного оружия. Им ставилось задачей так изменить психику воина, чтобы он навсегда потерял возможность сопротивляться. Сегодня считается очевидным, что войну выиграет тот, кто сумеет растлить души солдат противника и сохранить неразвращенными души собственных воинов. Как правило, задача военной педагогики и пропаганды с первого дня войны состоит в том, чтобы доказать каждому бойцу: война ведется ради жизненно-важных интересов его страны, ради высших нравственных идеалов; она – не действие безличного государства, а совершенная необходимость для Родины, а значит, личное дело каждого ее гражданина. «Чем выше идеалы, за которые борется армия, тем доблестнее ведет она себя на войне», – отмечал генерал и талантливый писатель П.Н. Краснов (1869–1947).

Главная цель воспитания воинских добродетелей – помочь бойцу преодолеть страх, который все время преследует его на войне. Полностью ликвидировать страх невозможно, но можно его существенно ослабить и не дать ему повлечь состояние панического бегства. Нужна эмоция, не менее сильная, чем ужас смерти, требуется особо сильное переживание, благодаря которому воин смог бы преодолеть страх и рисковать своей жизнью. Русские философы войны почти единогласны в разрешении вопроса: таким духовным стимулом должна стать Святыня в сердце воина, в сравнении с которой жизнь кажется значительно менее ценной. Такими Святынями могут быть вера в Бога (в бессмертие души), верность Родине, любовь к своему народу. Они, по мысли русских религиозных философов, составляют ядро добродетелей воина-патриота. На их основе формируются другие качества, воспетые многими военными писателями. Так мыслители русской военной эмиграции (А.А. Керсновский, П.Н. Краснов, Н.Н. Головин и др.) считают незаменимыми для бойца добродетели мужества, храбрости, отваги, инициативы, ответственности, героизма, дисциплины, трудолюбия, веры в свои силы, чувства единения, чести, ума, воли, решимости победить и, как важнейшая добродетель для полководца, – вера в рядового бойца.

Но воспитать добродетельных воинов мало; надо еще суметь составить из них армию, способную надежно защитить общество от любого вооруженного насилия. «Армия представляет собою единство народа, – отмечал И.А. Ильин, – его мужественное начало; его волю; его силу; его рыцарственную честь». Русские религиозные философы всегда защищали точку зрения, согласно которой презрительно относиться к своей армии, тем более к воюющей армии, означает не ценить готовности воинов в любую минуту отдать свою жизнь за своих соотечественников, за право нации творить свое историческое бытие. Необходимо помнить, что воюет наша страна и наша армия и умирают ее воины за нас, ради того, чтобы мы могли спокойно жить. Желать поражения своей стране можно только в одном случае: если она ведет несправедливую захватническую войну. В остальных случаях радоваться неудачам своей армии – нравственное преступление. Но и армия в таком случае должна быть достойна всенародной любви и действительно быть носительницей нравственной идеи мужества, героизма, служения своим ближним. Ей не только следует забирать духовные силы общества, но и самой оказывать на него положительное влияние. В идеале армия и общество должны соотноситься так, как это выразил В.В. Розанов в первый день Первой мировой войны: «Ныне мы все воин, потому что наша Россия есть воин, а с Россией – мы все».

Особое место занимает военная мысль, развиваемая эмигрантами из России. Они оказались там после Первой мировой войны (1914–1918), Гражданской войны в России и военной интервенции (1918–1922) либо покинули страну из-за неприятия советской власти. В числе эмигрантов было немало военных профессионалов, историков и теоретиков.

Круг интересов зарубежных русских военных историков и теоретиков был достаточно широк. Это прежде всего история Первой мировой войны и Гражданской войны в России, а также история русской армии (Н.Н. Головин, А.К. Байов, А.А. Зайцов, Л.П. Карсавин и др.) Большое внимание уделялось исследованию проблем общей теории войны, военного искусства, теории управления войсками, строительства вооруженных сил, а также военной психологии и социологии (Н.Н. Головин, Е.Э. Месснер, Ю.Н. Данилов, И.А. Ильин, А.А. Керсновский, Н.С. Тимашев, В.Н. Доманский, Н.Я. Галай, Н.Н. Львов и др.) Однако многое из того, что было разработано представителями русского зарубежья в межвоенные годы, оказалось невостребованным в минувшем столетии.

Совершенно особое место среди них занимает творчество выдающегося русского военного мыслителя А.Е. Снесарева (1865–1937). Его идеи основывались на практике царской армии, но, в отличие от его современников, царских офицеров, были востребованы и в советской общественно-политической мысли.

Вклад А.Е. Снесарева в теоретическое и философское постижение войны огромен. Только он его полностью не систематизировал, а исследователи его творчества долго не обращались к этой теме. Да, собственно, не было самой такой возможности. Только в начале XXI века началась публикация его рукописей, в которых рассматриваются военно-философские проблемы. В 2001 г. в Академии ГШ была опубликована рукопись Снесарева (1924) «Жизнь и труды Клаузевица», а в 2002 г. – «Философия войны». Обе работы были выпущены мизерным тиражом в 100 экземпляров. Этими работами положена основа для исследования военно-философского наследия Снесарева. Правда, еще не завершена публикация его писем и дневников, в которых также Снесарев обращается к военно-философской проблематике, но эта работа в настоящее время ведется. Таким образом, сейчас уже созданы необходимые условия для исследования и оценки вклада А.Е. Снесарева в военно-философскую проблематику.

Военно-политические действия первых десятилетий ХХ в. в стране активизировали марксистскую общественную мысль России, вывели на международную политическую арену В.И. Ленина (1870–1924). «Марксистско-ленинское учение о войне и армии, – отмечается в философско-социологическом очерке «Война и армия», подготовленном в Военном университете под редакцией Д.А. Волкогонова, А.С. Миловидова и С.А. Тюшкевича, – представляет собой результат многовекового развития общественной мысли, ее высшее достижение в познании явлений военной области. Марксизм, совершив подлинный переворот во взглядах на общество, впервые поставил изучение войны и армии на научную почву, с позиций пролетариата».

В.И. Ленин, ссылаясь на историю философии и социальной науки, отмечал, что марксизм возник не в стороне от столбовой дороги развития мировой цивилизации, а явился прямым и непосредственным продолжением учения величайших представителей философии, политической экономии и социализма. Ленинская оценка охватывает, естественно, и становление марксистского учения о войне и армии. Это учение произошло не на пустом месте, оно явилось продолжением и дальнейшим, качественно более высоким развитием достижений домарксистской военно-теоретической мысли, критически переработанных с точки зрения интересов рабочего класса.

Смена общественного строя России, идеология народовластия, создание новой военной организации обусловили необходимость творческого подхода к развитию военной теории и ее методологии. Следует признать, что К. Маркс и особенно Ф. Энгельс, применив диалектико-материалистический метод в познании военного дела к анализу войн прошлого, особенно крупнейших войн XVIII–XIX вв., вскрыли многие объективные причины их возникновения, социальную сущность и роль в истории, а также сущность и предназначение армий. Они сформулировали ряд важных закономерностей военного дела, а также основные положения новой методологии военной теории и практики.

Наиболее весомый вклад в развитие военной науки в этот период внесли М.В. Фрунзе (1885–1925), М.Н. Тухачевский (1893–1937), А.А. Незнамов (1872–1928), А.А. Свечин (1878–1938), П.И. Изметьев, В.К. Триандафиллов и др. Они разрабатывали как общие проблемы военной науки, так и частные.

Достаточно сказать, что проблемы стратегии находили отражение в материалах, разработанных сотрудниками Полевого штаба РВСР, штабов фронтов и армий. Так, в Полевом штабе были подготовлены, а затем изданы «Стратегический очерк боевых действий Красной Армии», «Краткий очерк боевых операций Красной Армии», «Стратегический обзор района Восточного фронта» и ряд других работ. Опубликованы также статьи В.К. Триандафиллова «Краткий стратегический очерк наступательной операции Южного фронта по ликвидации деникинской армии (период с 10 сентября 1919 г. по 16 февраля 1920 г.)», «Ликвидация Врангеля (Стратегический обзор наступательной операции Южного фронта с 25 октября по 15 ноября 1920 г.)», сборник статей С.И. Гусева, Б. Куна и В.А. Ольдерогге «Разгром Врангеля», статья Н. Лямина «Операция Южного фронта против генерала Деникина весной и летом 1919 г.»

Несомненной заслугой советской военной мысли тех лет явилась разработка теории боя как общевойскового. Основу этой теории составили положения, раскрывающие способы ведения боя, применение в тесном взаимодействии разнородных сил и средств при выполнении ими тактических задач, организацию огневого поражения противника, формы маневра войск, походные, предбоевые и боевые порядки и др. Широкое развитие получила теория боевого применения артиллерии, авиации, использования танков, войск связи, инженерных войск.

В итоге уже в 1930-х гг. отечественная военная теория имела довольно стройную структуру, которая включала: теории военного искусства, строительства Вооруженных сил, военной экономики, военно-технические науки, военные географию, статистику, педагогику и психологию.

Особое место в военно-философском наследии 20–30-х гг. прошлого столетия занимают идеи о системе обучения и воспитания военнослужащих. Остановимся вкратце на характеристике этой системы с точки зрения М.Н. Тухачевского, который воплотил в своих трудах, как кажется, дух той эпохи. Основные проблемы воспитания и пути их решения М.Н. Тухачевский изложил в своем труде «Обучение войск», вышедшем в 1921 году. Главную причину плохой подготовки военнослужащих в тот период он видел в отсутствии взаимосвязи между морально-психологической и военно-технической подготовкой. Он отмечал: «...Дело подготовки красноармейца со стороны духовной совершенно отделилось от подготовки военно-технической. Только политическая зрелость и сознательность может дать красноармейцу волю к победе, решительность, выносливость, без чего ни строевая, ни тактическая подготовка не может ему быть понятна. То же и наоборот. Словом, эти области подготовки так родственны и так переплетены между собой, что совершенно противоестественным является их разделение». При отсутствии этой взаимосвязи, по мнению М.Н. Тухачевского, пропадает основной смысл подготовки военнослужащего как орудия обеспечения безопасности;невозможно достичь поставленных задач, так как система общей подготовки военнослужащего не может работать без диалектического взаимодействия ее элементов.

Начавшаяся Вторая мировая война потребовала коренной перестройки общественной мысли о войне. В центре внимания военной науки в этот период находились вопросы оценки характера войны и ее начального периода, уточнения и пересмотра взглядов на способы и формы вооруженной борьбы с учетом опыта советско-финляндской войны и военных кампаний Германии на Западе, теоретического обоснования организационной перестройки Вооруженных сил.

С наибольшей полнотой эти и другие военно-теоретические проблемы рассмотрены на декабрьском (1940) совещании высшего начальствующего и командного состава РККА. С основными докладами на нем выступили Г.К. Жуков (1896–1974), Д.Г. Павлов (1897–1941), П.В. Рычагов (1911–1941), А.К. Смирнов, И.В. Тюленев (1892–1978). Дискуссия, развернувшаяся на совещании, а также речь на нем наркома обороны С.К. Тимошенко свидетельствовали, что советская военно-научная мысль в основном правильно оценивала характер надвигавшейся на СССР войны, вскрыла основные тенденции в развитии военного дела.

В ходе Великой Отечественной войны пришлось пересмотреть многие положения военной теории. Военными мыслителями была разработана и воплощена в практику новая форма стратегических действий – операция группы фронтов, что явилось крупным достижением советской военно-теоретической мысли. Идея необходимости объединенных усилий нескольких фронтов в операциях со стратегическими целями возникла еще во время Первой мировой и Гражданской войн, в определенной степени она получила развитие и в теории межвоенного периода. Однако свое наиболее полное оформление операции группы фронтов нашли в годы Великой Отечественной войны, когда большинство стратегических операций проводилось силами нескольких фронтов. На завершающем этапе войны они стали основной формой ведения стратегических наступательных операций.

В развитие теории и практики оборонительных и наступательных операций советских войск крупный вклад внесли такие талантливые полководцы и военачальники, как Г.К. Жуков, A.M. Василевский (1895–1977), И.Х. Баграмян (1897–1982), Н.В. Ватутин (1901–1944), Н.Н. Воронов (1899–1968), Л.А. Говоров (1897–1955), И.С. Конев (1897–1973), Р.Я. Малиновский (1898–1967), К.А. Мерецков (1897–1968), И.Е. Петров (1896–1958), К.К. Рокоссовский (1896–1968), Ф.И. Толбухин (1894–1949), И.Д. Черняховский (1906–1945) и др.

В послевоенном периоде развития отечественной военной науки можно выделить три фазы. Первая (1945 г. – середина 1950-х гг.) характеризовалась развитием военно-теоретической мысли на основе анализа и обобщения опыта минувшей войны, но с учетом новых, атомных реалий. Вторая (середина 1950 – начало 1970-х гг.) выделяется разработкой теоретических концепций, отражающих борьбу за установление стратегического паритета в ракетно-ядерный век. Третья фаза началась в 1970-х гг. и продолжалась до конца столетия. Она характеризовалась развитием военно-теоретических взглядов в условиях сложившегося паритета, предотвращения мировой войны (ядерной и обычной), начала сокращения ракетно-ядерных и обычных вооружений.

Появление в СССР ядерного оружия и других современных видов вооружений в 1950-х гг., оснащение ими Вооруженных сил ознаменовали начало качественно новой фазы развития военного дела, военной науки. У военных теоретиков и военачальников в те годы стали формироваться взгляды о необходимости достижения равенства или превосходства над США по стратегическим наступательным вооружениям. Позднее на их основе была разработана теория военно-стратегического паритета. Большой вклад в ее разработку внес Маршал Советского Союза С.С. Бирюзов (1904–1964). В 1964 г. он писал, что успехи советской экономики, науки и техники позволяют СССР в течение нескольких лет не только догнать, но и перегнать США в области производства стратегических вооружений. Так думали и Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский, и другие советские военачальники, военные теоретики и специалисты. И действительно, к концу 1970-х гг. военно-стратегический паритет был достигнут.

В исследованиях ученых той поры отмечалось качественно новое явление – резкое возрастание роли военной стратегии, которая, во-первых, получила возможность более свободного развития и, во-вторых, с созданием стратегических ядерных сил страны стала непосредственно влиять на ход и исход любой войны, минуя промежуточные стадии.

В теории подготовки к войне особое внимание уделялось проблеме ее начала и продолжительности. До 1960-х гг. на начальный период войны существовали различные точки зрения: он может быть; его не будет; он будет главным периодом войны. Затем стали приобретать значительное влияние взгляды на ядерную войну как на войну «скоротечную» и даже «молниеносную», потому что, как считалось, первые же внезапные ракетно-ядерные удары могли нанести невиданные разрушения, истребить огромное количество войск в местах их обычного расквартирования и уничтожить значительную часть населения крупных городов. Вместе с этим учитывалось, что вооруженная борьба не ограничится лишь ударами ядерного оружия.

Может возникнуть необходимость в длительном и предельном напряжении сил армии и страны. Считалось наиболее вероятным, что война с самого начала приобретет глобальный пространственный размах и крайне разрушительный характер.

В начале 1960-х гг. советская военная мысль исходила из того, что война начнется внезапным массированным ядерным ударом после определенного кризисного периода в отношениях СССР и США. Во второй половине тех же годов среди советских ученых и военных специалистов начали преобладать многовариантные оценки начала войны и ее дальнейшего хода. Отчасти в связи с этим выявилась актуальность разработки общей теории военной науки и совершенствования структуры всей системы военно-научных знаний.

Военные теоретики и специалисты настойчиво вели поиск рационального для новых условий организационного совершенствования Вооруженных сил. Это было важнейшей задачей военной науки, ибо развитие их видов, а также родов войск в соответствии с требованиями ракетно-ядерной войны шло по линии наращивания огневой мощи, усиления подвижности и маневренности войск. При этом не исключалась возможность развязывания как ядерной, так и обычной войны.

Установление в 1970-х гг. военно-стратегического паритета с США привело к существенной корректировке военно-теоретических взглядов СССР. Ко многим политикам и военным специалистам пришло понимание невозможности развязывания и ведения ракетно-ядерной войны. Советское военно-политическое руководство официально объявило об отказе добиваться превосходства в области развития стратегических наступательных вооружений. Американское руководство начало проводить в жизнь стратегию «гибкого реагирования».

В 70–80-е гг. прошлого века человечество осознало наконец необходимость предотвращения ядерной угрозы. В условиях военно-стратегического паритета между СССР и США, ОВД и НАТО роль ракетно-ядерных вооружений в качестве «орудий войны», по оценке военных ученых и специалистов, становилась все более иррациональной. Реалии ядерного века детерминировали процесс изменения роли армий в решении проблемы войны и мира. Логика изменения военно-политической обстановки в направлении к миру и безопасности обусловила придание вооруженным силам развитых государств функции предотвращения войны. В соответствии с этим они стали ориентироваться в основном на выполнение оборонительных задач. На рубеже 1990-х гг. в СССР (с 1992 г. в России) и США, ряде других стран было заявлено о придании их военным доктринам оборонительного характера.

Хотя после холодной войны опасность мировой ядерной войны и уменьшилась, но война из жизни человеческой цивилизации никуда не ушла. Более того, ее угроза стала еще более осязаема. На смену тезиса о всеобщности вооруженной борьбы с физическим уничтожением противника, пришел тезис о превалировании морально-психологического фактора в ходе и исходе войны.

К кон. XX в. в связи с этим стала меняться логика военно-политического мышления. Политики и военные специалисты все больше стали думать не о том, что нужно сделать для достижения военной победы в мировой ядерной войне, а о том, как предотвратить эту войну, исход которой однозначен – всеобщая ядерная катастрофа. В мировом общественном мнении начали утверждаться идеи о необходимости действительного и всеобщего разоружения, ликвидации иррациональных запасов ядерного оружия и предотвращении появления новых его видов, а также других опасных для человеческого существования средств ведения вооруженной борьбы.

Российские военные теоретики и специалисты чутко уловили эту тенденцию. Согласно взглядов российского военного теоретика генерал-майора В.П. Слипченко: «вооруженной борьбе будущего победа может быть достигнута главным образом лишь разрушением экономического потенциала противника. Более того, если обороняющийся противник оказался не готов к воинам будущего, а всю ставку, как и в прошлом, сделал на сухопутные войска, то, … нет необходимости громить такие его вооруженные силы. Они, за исключением средств ответного удара, не представляют собой никакой угрозы для нападающего и в условиях разрушенной экономики обречены сначала на потери боеспособности, а затем и полный развал. В таких условиях неизбежно рухнет и политический строй».

Проведенный другим военным теоретиком генерал-майором В.С. Владимировым анализ особенности войны в современных условиях позволил ему сделать вывод: «Современная война может рассматриваться как борьба и диалоги за доминирование в управлении миром, агрессивно ведущаяся нациями (государствами) посредством геополитических технологий, обеспеченных информационным, экономическим и военным превосходством с периодическим применением собственно военных (вооруженных) средств войны».

«Современные войны ведутся на уровне сознания и идей, и только там и таким образом достигается наиболее полные победы. Война ведется новыми операционными средствами, имеющими вид современных геополитических технологий, которые носят информационный характер. Продуктом (плодом победы) информационных технологий является заданное состояние человеческого (национального) сознания», – утверждает генерал-майор Владимиров.

В свою очередь, президент Академии военных наук генерал армии М.А. Гареев относительно будущих войн высказывает такие предположения: «Прежде всего мы видим, что все менее вероятной становится глобальная ядерная война и вообще крупномасштабная война. И не только из-за катастрофических последствий такой войны или вследствие того, что кто-то по произволу отменил такие воины. Просто изысканы другие коварные и довольно эффективные формы международного противоборства, когда оказывается возможным путем развязывания локальных войн, конфликтов, применения экономических, финансовых санкций, политико-дипломатического и информационно-психологического давления, различного рода подрывных действий, как это было в Югославии, Ираке, Грузии, последовательно подчинять и приводить к общему мировому порядку непокорные страны, не прибегая к большой войне».

В сер. 90-х гг. XX в. в отечественной военной науке начала разрабатывается теория взаимодействия войск. Она определяет новые источники военной мощи, связанные; позволяет интегрировать применение сил и средств различных видов ВС и родов войск по отношению противоборствующей стороне; учит как разрушить коалицию противоборствующей стороны, расстроить ее планы и нейтрализовать ее потенциальных союзников, а также как усложнить противнику решение задач целеполагания.

Заключение. Русская философская мысль кон. XIX – нач. XX в. не случайно уделяла огромное внимание проблемам войны. Связанно это, во-первых, с историческим путём России, которая большую часть своей истории провела в войнах, во-вторых, с теми противоречиями которые вызывает война и христианская православная мораль, в-третьих, сама атмосфера эпохи, когда мир сделал большой рывок в гонке вооружений, когда стали применятся химические снаряды, и другое разрушительное оружие наступившего XX в., всё это способствовало обострению философских исканий на тему войны, разрушительная Первая мировая война, в- четвёртых, дискуссия так называемых «непротивленцев злу» и сторонников «сопротивлению злу силою» так же в каком-то смысле играла свою роль во взглядах русских философов на войну. Но нужно справедливо отметить, что русская философская мысль давала ценные замечания о самой природе войны, о её категориях, о противоречиях, о войне и православии. Но русская философская мысль не пошла по пагубным путям крайностей, она не ратовала ни за крайний пацифизм который иной раз и сам своим «непротивлением» ведёт мир к войне подталкивая агрессора своей слабостью, ни за крайний милитаризм который любое слабое государство может подчинить себе «по праву сильного», что мы наглядно можем увидеть в войнах на рубеже XX–XXI вв.

Другой аспект нашего исследования это русская военная мысль о войне и военном искусстве. И можно смела сказать что у России на протяжении веков были не только свои талантливые и непобедимые полководцы и флотоводцы, но и своя оригинальная военная мысль.

Актуальным представляется более детальное изучение русской военной философии, переиздание трудов русских военных философов и теоретиков забытых на Родине, и осмысление русской военной философии и теории, на нынешнем историческом пути России.

А в современном мире все более расширяющееся противопоставление «духовного» и «телесного», «общего» и «частного», привело, в конечном итоге, к современной ситуации, характеризующейся расплывчатостью понимания воинского долга, стремлением к уклонению от его исполнения, низким статусом исполняющих его, и, как следствие, ростом нарушений его исполнения. Проблема заключается в том, что одним лишь улучшением материальных условий армейской службы (хотя это есть безусловно необходимый фактор) невозможно добиться создания современной боеспособной армии, свободной от эксцессов. Необходима тщательная разработка новой идеологии, в которой чувство долга и необходимость его исполнения будут выглядеть адекватными не только общим, но и частным интересам. До тех пор, пока мы будем существовать в условиях идеологического вакуума, принимая «гламур» или бездумное потребительство в качестве идеологических суррогатов, проблема духовных оснований профилактики воинской преступности будет оставаться не только открытой, но принципиально нерешаемой. В условиях «ценностного вакуума» происходит своего рода десублимация, актуализирующая мотивы низшего уровня мотивационно-потребностной сферы личности.

Возможно, именно на путях обращения к традиции отечественной общественной и этической мысли, а не на пути бездумного заимствования чужих моделей, наш народ и наша страна перестанут противопоставлять свои интересы и обретут должное единство.

Список использованных источников.

1. Бескровный Л.Г. Очерки по источниковедению истории русского военного искусства. – М., 1954.

2. Бирюзов С. Новый этап в развитии Вооруженных Сил и задачи обучения и воспитания войск // Коммунист Вооруженных Сил. – 1964. – № 4.

3. Военная доктрина Российской Федерации // Красная Звезда. – 2000. – 12 мая.

4. Военная Мысль. – 2008. – №11.

5. Военные реформы и преобразования в России: Учебное пособие / [и др.]; Под общ. ред. Ефремова В.Я. – Вольск: Типография ВВИТ, 2011. – 134 с.

6. Воинский этикет: Учеб. пособие / Под общ. ред. канд. пед. наук, профес. Л.Ю. Горбуновой. – Вольск: ВВИТ, 2011. – 210 с.

7. Волков. У колыбели науки. – М., 1971.

8. Егоров Б.Ф. А.С. Хомяков – литературный критик и публицист // Хомяков А.С. О старом и новом. – М., 1998.

9. Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. – Л., 1991.

10. Ильин Н.П. Трагедия русской философии. – Ч. I. – СПб, 2003.

11. История военной стратегии России. – М.: Кучково поле, 2000.

12. Коган-Бернштейн Ф.А. Влияние идей Монтескье в России в XVIII веке // Вопросы истории. – 1955. – № 5.

13. Коренные вопросы. – СПб, 1897.

14. Кутузов М.И. Документы: В 5 т. – М., 1952.

15. Лотман Ю.М. Карамзин. Сотворение Карамзина. Статьи и исследования 1957–1990. Заметки и рецензии. – СПб, 1997.

16. Орлов А.С. Владимир Мономах. – М., 1946.

17. Отечественная философская мысль о войне и армии: от Киевской Руси до ХХ века. Военно-исторический труд / [и др.]. Под ред. генерал-майора М.М. Горбунова. – Вольск: ВВИТ, 2010. – 234 с.

18. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. В 10 т. – Т. VIII. – М.; Л., 1949.

19. Российский военный сборник. – М.: Изд. Гуманитарной академии ВС, 1994. Вып. 5. Рус-ская военная доктрина. Материалы дискуссий 1911–1939 годов.

20. Русская военная мысль, XVIII век: Сб. / Сост. В. Гончаров. – М.: ООО «Издательство ACT»; СПб: Terra Fantastica, 2003.

21. Свечин А. Клаузевиц. – М., 1935.

22. Свечин А.А. Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней: В 2 т. – М., 1927.

23. Серебрянников В. В. Социология войны. – М., 1997.

24. Скворцов А.А. Этические проблемы войны в русской религиозной философии XX века. Сектор этики Института философии РАН. Этическая мысль. – Вып. 2. – М.: ИФ РАН, 2001.

25. Туган-Барановский М.И. Социальные основы кооперации. – М., 1989.

26. Тухачевский М. Н. Избранные произведения. – М.: Воениздат, 1964.

27. Философия о войне и армии (Проблемы войны и армии в философских традициях различных культурно-исторических формаций): учеб. пособие / А.Г. Наумлюк, [и др.]; под общ. ред. Рихеля С.Г. и Немчининова А.В. [Текст]. – М.: Издательство «Перо», 2015. – 202 с.

28. Чижик П.И. Духовная безопасность российского общества как фактор военной безопасности государства. – М., 2000.

Код для цитирования: Скопировать