VI Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2014

В конце ХХ-го века представители поколения писателей и поэтов 80-х годов достигли зрелости и разнообразили технику своёго искусства, всё же не избегая установления некоторых клише по доминантам поэтики. Поколение девяностых годов утвердило себя попытками превзойти пародией и ироническим употреблением прежнего техницизма и «александринизма» некий эрметизм искусства восьмидесятников. Эта тенденция усиливается в творчестве нового поколения начала ХХ1-го столетия, когда культивирование аутентичности достигает своей высшей точки в предпочтении документальности всякого рода: психологической, исторической, социальной. Такая творческая направленность стала доминирующей для всего искусства данного периода, но её выражение в разных формах и жанрах породило богатое и ценное с эстетической точки зрения разнообразие, о котором мы и хотим далее поговорить.

Не удивительно, что поколение девяностых годов, к которому принадлежат Кристиан Попеску, Иоан С.Поп, Михаил Гэлэцану, Даниел Бэнулеску, Лучиан Василеску, Юстин Панца, Овидиу Ни- миджеан или Раду Андриеску, восстанавливает место аффектив- ности в поэтическом тексте, который в его отсутствии ожидала опасность стать просто церебральной эмиссией. Именно молодые двухтысячники продолжают линию экзистенциального усвоения реальности в поэтическом тексте, усвоение, предложенное поэзией Иона Мурешана, Траяна Кошовея, Никиты Данилова или Иоана Стойчу. Объявленный особым манифестом фрактуризм придаёт этой тенденции вид радикализма, изменяющего что-то на уровне синтаксиса их поэзии, а не на уровне поэтического настроения.Поэтому считаем, что разрыв с восьмидесятниками, так энергично утвержденный после 1990-го года, является на деле только желанием со стороны некоторых поэтов и ходячей критической формулой, в отсутствии более точных и более тонких ориентиров у литературной критики. С нашей стороны, более эффективно найти у таких поэтов как Мариус Януш, Клаудиу Комартин, Дан Сочу, Дан Коман или Руксандра Новак формативные влияния, а не абсолютизировать различия, объясняющиеся разностью темпераментов и мировоззрений. Естественным кажется тот факт, что в начале нового тысячелетия поэты предчувствуют кризис других эпох, переживая свои дилеммы. Не стоит превращать эту нормальность в анормальность и забывать, что волей неволей в конце концов всё состоит в продолжении прошлого.

В связи с этим правильно отметил Марин Минку в своей книге «Критическая панорама румынской литературы ХХ-го века», что «их дискурс тяготеет к нулевому уровню поэтического сообщения, ясно отличаясь от эстетической иллюзии их предшественникоб-текстуалистов» [1, с.48]. Среди поэтов, утвердивших себя в 90-е годы, Кристиан Попе- ску и Иоан С.Поп стали уже парадигматическими. Если первый из них предложил «терапевтическую поэму», то последний публикует в 1994-м году ставшую знаменитой книгу стихов «Иеуд без выхода». Поэзия представляется намеренной свободой очищающей исповеди, зараженной драматизмом. Эта исповедь и доказывается единственной возможностью отрыва от действительности. Таким образом, воображение остаётся единственным инструментом, который, предоставляя банальной реальности оттенок метафоричности, сможет и освободить от неё. Но всё реализуется как круг в круге, отождествленном с реальностью текста: «На кухне кордоба, в которой приютились сомнения мыши, уничтожь сомнение, слишком долго мы жили с нею и не знаем, кто на кого охотится. В нашей одежде мы не мы; они, как живые, безнадежно машут рукой давай, побеги в складки наших одежд и воткни копье в них и освободи их от нас, ты один всю жизнь свою прожил в Испании этой комнаты и только ты умеешь ...»

В 2007-м году появляется и книга литературной критики «Поэтический 2000-й год», подписанная Штефанией Минку. Если прибавить ко всему этому тот факт, что издательства «Виня», «Пон- тика» и «Румынская книга» («Cartea romaneasca») опубликовали почти всё, что представители нового поколения создали в поэзии, что организуются для таких же поэтов творческие курорты и коллоквиумы, можно утверждать: культурная видимость не является проблемой для них и после второй мировой войны настоящее время - самый счастливый этап в развитии литературы. Но за этими внешними условиями поэзия продолжает своё естественное внутреннее становление, единственный аспект, который нас интересует. Нужно сказать, что в этом становлении невозможно пока установить некую групповую поэтику, зато можно выделить некоторые стилистические тенденции, иллюстрируемые несколькими поэтическими индивидуальностями, о которых мы в дальнейшем скажем несколько слов.

Назовем, во-первых, Дана Комана — поэта-фантаста, который питает свое вдохновение визионаризмом предшествующей румынской поэзии и склонностью к автоиронической игре, к бутафории дендизма. Внимая своему поэтическому темпераменту, поэт в глубоком поиске соединяет экспрессионизм и сверхреализм, слишком серьёзно воспринимая самого себя. Так он создает портрет самого себя, внимательно изучая его, нередко любуясь и в то же время высмеивая: «В послеобеденные часы я заставляю плыть над своей головой круги дыма и даже половину своего тела поднимаю над своей головоюЛ Сижу я в кресле и смотрю на себя: вот мои тонкие, мои прекрасные руки». Или в другой ипостаси: «Я очень красивый, я необычный и чувствую, что готов есть самого себяЛ Особенно теперь, когда этот мелкий баран вонзает в меня свои фосфорицирующие рога (когда я выдыхаю над изящными платьями, тысячи светящих точек ложатся на ткани / и женщины мною очарованы)».

В его поэмах, которые только по виду исповедальны, а на самом деле развивают самые странные сценарии, со всеми светящимися и фосфорицирующими деталями, нет ничего ясного и светлого. Эти сценарии говорят о глубоком беспокойстве поэта, подавленного необъяснимой смиренностью, даже беспричинной, метафизической боязнью, спецификой тем, которые гримасничают в самом разнообразном виде, чтобы избежать встречи с самим собой и с другими. Собственно говоря, его риторические отступления замещают врачевание через исповедь. Это объясняет, почему поэзия Дана Комана, поэзия метафизического ужаса, переводимого в истрионизм, сильно выделяется в новой поэтической волне.

Поэзия другого представителя этого поколения — К.Комартина располагается между риторическим прозаизмом, берущим истоки из его дескриптивной наклонности и связи с реальностью, и ин- теллектуализированным сентиментализмом. Эти две тенденции Комартина ясно выявляют себя, но редко действуют одна без другой, и, когда это случается, мы имеем дело с менее художественными его вещами. Переплетение двух указанных тенденций в самых известных его стихотворениях придаёт некую изящность реальности, фильтруемой через поэтическое чувство, немного усиленное риторикой. Представительным в этом смысле является первое заглавие томика его стихов «Ирина», который открывается самой «непосредственной» конфессивной манерой, оживляющей память и заставляющей описание действовать в тексте свободно и капризно: «Я помню кирпичный домик и длинную дорогу, ведущую втемный двор, где в августе поднималась некошенная трава до колен. Там я вижу тело Ирины, падшее среди сорняка, букашек и самшита». После этого пространного, банального, слишком простого начала, чтобы не требовать следующего отрицания, разрыв наступает чрезвычайно естественно. Это видение, довольное всем и собой, передвигается в духовное пространство, решительно освобождаясь от материальных деталей: «И мир замедлил своё движение в ритме шороха её груди, до окончательного исчезновения в экстатической улыбке». Так пөэма выявляет себя как любовное стихотворение, хотя Комартин редко придает своему поэтическому дискурсу легкость и свободу, характеризующие эту тему.

Другой представитель двухтысячников — Раду Банку, книжный поэт, культивирует исповедь такой жестокости, что она кажется невыносимой не только для лирического «я», но и для читателя. Пропитанная спасительными парами алкоголя память выбирает из прошлого тяжелые сцены, которые невозможно задержать в себе, и стилизацией конфессии пытается примирить поэта с самоубийством своего отца. Так переплетаются две тенденции, которые обычно не сочетаемы: с одной стороны, истинность, предлагаемая онтологическим, напряженным присутствием лирического «я» в дискурсе, и, с другой стороны, александринизм, который здесь принимает функцию смягчения исповеди. Реальность распыляется, теряясь в фикциональном, иносказательном мире поэмы так, что в конце текста, который даёт заглавие книге, бедное существо собаки, бытующей в смрадной и мерзкой среде, перемещается в одухотворенное пространство («бегает по тропинкам души в виде пса»), превращаясь в конце в изначальный мифический образ, в тотем «счастливых миров воспоминая, миф белого пса». Лирическое «я» не отказывает себе в радости придавать всем и всему нежно-сюрреалистические образы, позволить чудесному стать на место естественного. Есть среди представителей этого поколения и красивые безумцы, атипические поэты, которые подчеркнуто отказываются от литературной жизни и ведут «свою творческую жизнь» далеко от неё вне всяких намерений создавать «великую литературу». Среди них выделяется пока В.Леак, о котором еще неизвестно, является ли он настоящим аутистом с эстетической точки зрения или это только стратегия завоевания своего своеобразия в довольно многочисленной группе поэтов-сверстников.

Мировоззрение большинства молодых поэтов отличается темными красками, которые отмечают в лирическом «я» ноты наказанного жесткой действительностью маргинала, не находящего своего места в этой действительности. Герой, подобно романтическому поэту, не находит оазисы света и привычной жизни. Когда это мировоззрение сопровождается автоиронией и даже беспощадностью, тогда получаются отличные поэтические результаты, дающие надежду на то, что из среды двухтысячников вырастут два или более создателей первой величины. Правда, за последние два-три года их поэзия в печати появляется всё реже. Но всякий живой организм нуждается в перерывах, чтобы собрать свои силы, вырасти и созреть. Именно это происходит с молодой поэзией, которой необходимо время для того, чтобы пересмотреть уже созданное, переваривать и утончить свой собственный дискурс, максимально приспосабливая его к собственному видению мира и к собственному осмыслению языка и культуры, которым она в большинстве своем не придаёт никакого внимания.

ЛИТЕРАТУРА

1. Dan C.Mihailescu. Literatura romana in postceausism. T.I. Me- morialistica sau trecutul ca re-umanizare. — I as i: Polirom, 2004.

2. Marin Mincu. О panorama critica a poeziei romane din secolul al XX-ea. - Editura «Pontica». - Constanta. - 2007.

3. ManolesCuN. Istoria critica a Iiteraturii rotnane. - Bucurcsti. 2008.