IV Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2012

 

Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы

Своей «лебединой песней»[1] В.А. Жуковский назвал незавершенную поэму «Странствующий жид», в которой он выразил мысли и настроения, поэтические принципы последнего периода творческого развития. Замысел этого произведения возник у поэта еще в начале 1840-х годов и сопровождал его до конца жизни. Образ вечного скитальца, испытывающего «антагонизм между двумя противоположными представлениями о назначении и цели человеческого бытия»[2], символические картины всемирной истории в духе романтического универсализма, этико-религиозная рефлексия - все это привлекло к легенде самых различных поэтов, как Гёте и А.Шлегель, Д.Шубарт и Н.Ленау, Цедлиц и Шамиссо, Льюис и Шелли, Кине, Э. Сю, Беранже, Кюхельбекер и Жуковский.

История вечного скитальца оказывается благодатным материалом для создания социальных, философских и этико-религиозных концепций человечества. Другое направление поэтической обработки легенды, идущее от Шубарта и Ленау, характеризуется большим вниманием к самой личности героя. Шубарт в своей «рапсодии» через узловые картины истории раскрывает бесприютность Агасфера, муки его вечной жизни:

О ужас. Умереть не мочь. Покоя

Не мочь найти, томясь и изнывая. И все влачить иссохшее, как труп,

И тлением пропахнувшее тело! Столетья и тысячелетья - видеть

Пред собой зияющую пасть Чудовища Одно и то же... [3]

Мотив мучений героя- определяющий и в поэме Н.Ленау. Рассказ об Агасфере в ней лишь эпизод в истории странника, лирического героя. В отличие от героя Шубарта монолог Агасфера из поэмы Ленау более ощутимо пронизан настроением романтической рефлексии. Его «проклятья, и мольбы, и стоны»- следствие одиночества. Сама атмосфера действия в поэме- «среди пустыни горной», облик героя: «был на утес похож весь облик старика»[4], подчеркивают романтическую природу поэмы Ленау. Ощутимое выдвижение в центр повествования «я» героя - путь к романтическому демонизму и индивидуализму в обрисовке характера «Вечного жида». Вот его типичная тирада:

Я- собственная тень, лишенная могилы,

Я эхо собственной, давно угасшей силы,

Прикованный к скале; под вечной тьмою туч,

Бессмертный стебель я, окаменелый луч[5].

 

И Шубарт, и Ленау замкнули мир героя легенды, лишили его внутренней подвижности. Само определение «странствующий» потеряло в их произведениях свой смысл, ибо герой у них- мученик своего воображения. На фоне этих поисков в обработке легенды об Агасфере путь Жуковского представляется глубоко оригинальным и закономерным. Его обращение к истории вечного скитальца - итог размышлений об «Одиссее человеческого духа». В поэме Жуковского есть и картины всемирной истории, и черты демонизма, и этико-религиозные рассуждения. Но не это главное. Русский романтик остался верен себе: он прежде всего попытался выявить внутреннюю эволюцию героя, раскрыть его путь к духовности, к постижению подлинной веры. Уже в самом начале исповеди Агасфера дана программная, во многом полемическая установка.

Я- Агасвер, не сказка Агасвер,

Которою кормилица твоя

Тебя в ребячестве пугала,- нет! о, нет!

Я Агасвер живой, с костями, с кровью,

Текущей в жилах, с чувствующим сердцем

И с помнящей минувшее душою;

Я Агасвер- вот исповедь моя... (VIII, 99)[6].

В этом монологе героя- заявка на «очеловечивание» сказки. Жуковскому важнее всего передать именно трагедию «живого» человека, показать живое биение его «чувствующего сердца», память его души. Поэт обращается к форме исповеди, позволяющей раскрыть историю героя изнутри как акт самосознания. Момент очеловечивания героя легенды - суть концепции Жуковского, продолжение и развитие общего направления русской романтической поэмы, высшим достижением которой стали «Демон» и «Мцыри» Лермонтова. Многие фрагменты монолога Агасфера по своей экспрессивности, психологической динамике не могут не вызвать в памяти исповеди лермонтовских героев. Вот лишь два примера:

 

(...) Нет! в языке

Моем такого слова не найду я,

Чтоб то изобразить, что был я сам,

Что мыслилось, что виделось, что ныло

В моей душе,- что в ночах бессонных,

Что в тяжком сне, что в привиденьях,

Пугавших въявь, мне чудилось в те дни... (VIII, 99-100).

 

Пожалуй, ни в одной из повестей 1840-х годов Жуковский не смог с такой силой передать душевные страдания героя, а главное- мучительный поиск идеала. Очеловечивание Агасфера связано с процессом его одухотворения и внутренней борьбы. Слово «душа» буквально заполняет все пространство поэмы, «И помнящей минувшее душою», «что ныло в моей душе», «вся душа была задавлена», «что днем в моей душе кипело», «С мутящим землю бешенством стихий Я бешенством души моей сливался», «В моей душе блеснула Надежда бедная», «так в моем Несокрушимом теле задыхалась Отчаянно моя душа», «Когда с очей Души вдруг слепота начнет спадать»- все это лишь малая толика примеров, передающих направление поисков Жуковского. Последовательное приведение всех случаев словоупотребления этого понятия (около 40 примеров) создало бы своеобразную «психологическую энциклопедию» внутри поэмы. «Очи души» Агасфера - отражение сложного пути сомнения, борьбы и эволюции героя.

Не случайно мотив изменения и преображения души настойчиво закрепляется в лексическом строе поэмы: «...моя судьба // Переломились на двое», «...и знаком // Такого измененья было то...», «...тут впервые // Преображение моей судьбы // Я глубоко почувствовал», «...сам я уже не тот», «О, я теперь иной!», «Так, перерожденный, новый, // Пошел я от Голгофы», «Такое движение в моей окаменелой // Душе внезапно началося».

Внутренний мир героя, его нравственная эволюция - основа жанрообразования в «Странствующем жиде» Жуковского. Психологическая эпическая поэма рождалась в процессе такого осмысления легенды о вечном скитальце. Все события всемирной истории в поэме Жуковского даны в переживаниях и живых эмоциях героя. Он не «холодный свидетель», а человек, «помнящий минувшее душою». Страдания героя Жуковского - важнейший источник его очищения, преображения и приобщения к человечеству. Неслучайно в заглавие вынесено понятие «странствующий» как символ вечного движения и развития героя. В романтическом сознании это понятие нередко корреспондировало и перекликалось с образом «странного человека». Проблема «человек и судьба», столь остро стоящая в балладах и повестях Жуковского 1830-х годов, получает в «Странствующем жиде» дальнейшее развитие. «Что был бы я без этой казни, всю Мою пересоздавшей душу?» - этот вопрос определяет идею противостояния человека судьбе. Путь Агасфера к добру, жизнь «любовью к людям безнаградной», размышления о том, «что могу я сделать для людей»,- не следствие решительных перемен в его судьбе, а результат его нового отношения к жизни. Об этом герой говорит совершенно определенно: «...Но ведай: если Моя судьба не изменилась- сам я Уже не тот...». На смену озлобленности, окаменелости, жизнененавистничества к герою поэмы Жуковского приходит жизненный оптимизм, вера в людей. Источником этих изменений у поэта являются идеи христианской философии. Мотивы религиозной проповеди усиливаются в позднем творчестве поэта. Но пафос поэмы, несмотря на все эти мотивы, во многом заданные и самим сюжетом легенды, в утверждении гуманистических идеалов добра. Индивидуализм, мизантропия - вот главные объекты осуждения русского романтика. Далеко не случайно уже в самом начале поэмы история Агасфера, уже возрожденного, соотносится с судьбой Наполеона. Жуковский две эти хронологически столь отдаленные судьбы сразу же выносит в центр размышлений и тем самым придает легенде, «сказке», еще более современное звучание. К сожалению, неизвестно, как развивалось бы действие поэмы, какое продолжение получила бы наполеоновская тема, но стыковка двух судеб закономерна. Рассказ о Наполеоне- узнике, испытывающем «отвращенье к себе и к жизни», стоящем на пороге самоубийства, - современная и историческая вариация на тему легенды об Агасфере. Нравственный крах Наполеона, обнищание его души, по мысли Жуковского, соотносятся с судьбой Агасфера, который при встрече с Наполеоном прямо заявляет: «Врачом твоей души // Хочу я быть...». Такой поворот легенды в высшей степени показателен для Жуковского. Как и в балладах, в переложениях восточного и античного эпоса, даже в сказках, Жуковский превращал легенду, миф, сказку в современную повесть о нравственных проблемах человеческой личности. Поэма Жуковского по масштабу историко-философской концепции уступает «философско-символическим» поэмам Шелли и Кюхельбекера, в ней нет и размаха социальных зарисовок, свойственного роману Э. Сю. Но по степени психологического проникновения в характер героя, по остроте постановки нравственных проблем «Странствующий жид» Жуковского, несмотря на свою незавершенность, принадлежит к высшим достижениям романтической поэзии. Поэтический эпос позднего Жуковского впитал все достижения его романтической поэзии. Экспрессия монологов героев и вместе с тем психологическая нюансировка, масштабность картин и одновременно их лирическая окраска, синтез ораторского и элегического начал, эпическая плавность, объективность и пронзительный лиризм, повествовательность гекзаметра и белого пятистопного ямба, предельный драматизм интонаций- таковы отличительные черты образцов эпической формы в творчестве Жуковского 1840-х годов. Все это и позволило русскому романтику «очеловечить» легенду об Агасфере, сделать ее психологической эпической поэмой.

---

[1] См. письмо Жуковского к П.А. Плетневу от 13 октября 1851 г.

[2] Базинер О.Ф. Легенда об Агасфере или Вечном жиде и ее поэтическое развитие во всемирной литературе // Варшавские университетские известия. Варшава, 1905. Кн. 3. С. 2.

[3] Легенда об Агасфере- «Вечном жиде»: Поэмы Шубарта, Ленау и Беранже / Предисл. М. Горького: пер. М.Л. Михайлова. Пб., 1919. С. 45.

[4] Там же. Пер. Дм. Минаева.

[5] Там же

[6] Ссылки на текст поэмы даются по Полному собранию сочинений В.А. Жуковского. СПб, издание А.Ф. Маркса 1902 с указанием тома и страницы

Код для цитирования: Скопировать