IV Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2012

Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы

Тема данной статьи посвящена освоению литургических начал в стихах Волошина. До сих пор эта тема была далеко не в полной мере раскрыта в исследовательских работах В.П. Купченко и в духовных беседах Александра Меня.  Их работы, соответственно, «Странствие Максимилиана Волошина. (Документальное повествование)» и «Мировая духовная культура. Христианство. Церковь» (Лекции и беседы)[1] показывают, что ни тяготы того времени, ни жизненные трудности не изменили его мировоззрение и приобщенность к вере. Более того, они открывали все новые и новые возможности для его творческих изысканий. М.А. Волошин был человеком великолепной эрудиции, глубочайших знаний, широкого кругозора. Поэт прекрасно знал античную и восточную культуру, изучал историю и теорию живописи Он жадно познавал пространство и время, народы и их культуры. В своем творчестве поэт затрагивал широкий круг тем, проблем, идей, в них прослеживались литургические основы. Среди них Наталья Чернышевская [2]

выделяет тему «трагической судьбы России ( "Неопалимая купина"), тему любви (цикл "Amori amara sacrum" ("Святая горечь любви"), посвященный первой жене поэта, тему Времени - Вечности (цикл "Когда время останавливается"), тема творчества и судьбы поэта (стихотворения "Поэту", "Доблесть поэта", цикл "Corona astralis"), тема человека и мироздания (цикл "Алтари в пустыне")...»  И, пожалуй, самая важная тема, затрагивающая все произведения Волошина,- тема поиска и обретения человеком Бога, которая связана с религиозно-философскими мотивами и образами, возникающими в поэзии Волошина.

Долгие годы творчество Волошина были не до конца понятыми. Поэт страдал от того, что, начиная приблизительно с 1920-х годов, его произведения стали тенью своей же официальной критики и отвергались журналами. Но лишь в последние годы его творчество вырвалось из архивных стен и во все возрастающем объеме пошло в печать: не только стихи, но и статьи, и дневники, и воспоминания, и письма. Остался неизученным важный контекст: богослужебных текстов, которые Волошину были, безусловно, в высшей степени близки, о чем свидетельствует цикл «Неопалимая купина» и в особенности стихотворение с этим названием.

Совершенно очевидно, что это не что иное, как переложение богослужебных текстов.: Акафиста Пресвятой Богородицы, Херувимской песни, исполняемой на Божественной Литургии и особенно Акафиста Пресвятой Богородице в честь иконы Ея Неопалимая Купина, о котором подробно будет сказано ниже. Исследователи,  заметившие,  что образы-символы стихии становятся устойчивыми семантическими единицами, обладающими набором значений: смерть-возрождение, очищение-обновление. Ведущими становятся образы огня и земли, выделяют три основные свойства огня в Библии[3]

Огонь непосредственно связан с судом: "А нынешние небеса и земля... сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков". (2Пет.3:7) Во-вторых, огонь сопровождает явление Божье: "И я видел: и вот бурный ветер шёл от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него". В-третьих, огонь ассоциируется также и со светом, жизнью, духовной зрелостью: "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч... Но как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих" . (Откр. 3:15-17)

В поэзии Волошина находят отражение все эти три трактовки огня. Центральным становится образ-символ очищающего огня.

Россия часто сравнивается с Неопалимой купиной - горящим и несгорающим кустом, из которого звучит глас Божий:

...Дивное диво! - горит, не сгорая,

Неопалимая купина.

(«Неопалимая Купина»)

В то же время Неопалимая Купина - это пророческий символ Богоматери, явившийся Моисею. Вообще чудеса, связанные с огнем, являются в основные (и всем хорошо известные) моменты Священной истории. Священный огонь появляется чудесным образом во время заключения завета между Богом и Авраамом (см.: Быт. 15: 17); в несгораемом кусте в момент призвания Моисея (см.: Исх. 3: 2); на жертвеннике в скинии во время посвящения Аарона (см.: Лев. 9: 24); во время призвания Гедеона (см.: Суд. 6: 21); во время суда Илии на Кармиле (см.: 3 Цар. 18: 38); в момент посвящения апостолов в день Пятидесятницы (см.: Деян. 2: 3) и в ряде других эпизодов. Каждый из них заслуживает отдельного анализа, но общее у них всех то, что священный огонь возгорает именно там и тогда, где и когда встречаются два разноприродных мира: Бог соприкасается с человеком.

Таким образом, уже из Писания мы ясно видим, что святой огонь, являющийся в ключевые, поворотные моменты Священной истории, есть не что иное, как совершенно особое знамение. Это есть огонь, как бы высекаемый при встрече двух миров, двух онтологически несовместимых природ - Бога и человека, огонь, свидетельствующий о нашем обжигающем прикосновении к Божеству. Для Нового Завета это есть не что иное, как огонь обожения). Именно так ставит проблему, предельно заостряя ее, о. Павел Флоренский в своей эпохальной работе «Философия культа: Опыт православной антроподицеи»: «Не в виде вторгающегося - источник страха, а в ощущении трансцендентности являющегося... Нездешнее открылось - и текучим, шатким, зыблющимся почувствовался весь мир: бывающее померкло перед истинно-сущим. А с бывающим померкло и само наше бытие: сами мы (!) оказались дрожащим пламенем среди ветреных пространств, на границе ничто, еле-еле не не-сущими. Но тогда-то мы нашли и свою вековечную опору - в Сущем от века. Последнее уничижение наше есть и величайшее возвеличение...». «Это - окно в нашей действительности, откуда видятся миры иные. Это - брешь земного существования, откуда устремляются питающие и укрепляющие его струи из другого мира. Короче - это есть Культ» (Флоренский Павел, священник Философия культа: Опыт православной антроподицеи. М., 2004. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы).

Описывая древние культы, преимущественно - культ ветхозаветный, о. Павел Флоренский подробно и весьма выразительно описывает никогда не угасавший жертвенный огонь в ветхозаветном храме и, переходя затем уже к христианству, замечает: «Древние культы внешней стороной своей более потрясали - и тем отверзали, как бы разрывали и не вещие зеницы к зрению тайн. Рассчитанный на большую восприимчивость, культ христианский умеряет практическую глубину своих таин более сдержанными и сухими формами: если бы огонь, клокочущий в святой чаше (!), являлся в формах, равносильных формам древним, никакая плоть не выдержала бы. Если бы свет святых таин воссиял не прикрываемый видом хлеба и вина, - говорил о. Иоанн Кронштадтский, - то не стерпели бы блеска их никакие тварные очи» (С. 41). И далее автор приводит те слова из Последования ко святому причащению, которые мы взяли в качестве эпиграфа, где святые тайны прямо называются огнем и отождествляются с ним: «Хотя ясти, человече, Тело Владычне, страхом приступи, да не опалишися: огнь бо есть». «Трепещу, приемля огнь, да не опалюся, яко воск и яко трава. Се приступаю к Божественному причащению. Содетелю, да не опалиши мя приобщением. Огнь бо еси, недостойная попаляяй».

Выше мы вкратце показали, что в традиции Ветхого Завета святой огонь возгорает там, где встречается несовместимое, абсолютно разноприродное - Бог и человек; однако в христианстве, как мы знаем, они не просто встречаются, но именно соединяются и в  образно-символическом описании этого соединения Традиция снова указывает на огонь. Помимо приведенных выше молитв ко святому причащению, где с огнем сравниваются (точнее, прямо отождествляются!) святые тайны, можно указать и на такой пример, как «Акафист Пресвятой Богородице в честь иконы Ея Неопалимая Купина». Простую логику этого акафиста и доносит Волошин в цикле «Неопалимая купина»: поскольку Божия Матерь, в отличие от всех других людей, сподобилась принять в Себя Духа Святого (Который здесь прямо поименован как «Огнь Божества» (икос 1)) и не опалилась, осталась жива, родив Сына Божия, Она обрела особую власть укрощать тварное, вещественное пламя: «Видим икону Твою, Владычице, яко воистину купину неопалимую, во огни несгорающую, и присутствием своим жилища человеческая в пламени несгораемыми соделывающую: Тебе бо дадеся благодать свыше, силу естества огненнаго укрощати, Огнь Божества во чреве Твоем неопально вместившей» (икос 5).

В этом акафисте Церковь свидетельствует о Божией Матери, как о Той, Которая первой среди тварных и грешных людей, вместив в Себя, в Свое чрево благодать Святого Духа, то есть «Огнь Божества», сумела кардинально изменить Свою природу, которая приобрела поистине парадоксальные свойства, прообразовательно явленные Моисею в неопалимой купине. Приснодева горит и не сгорает, вечно молясь «у Престола Господня» за весь мир, и этим горением-молением воспламеняет к молитве и наши «хладные сердца», одновременно «прохлаждая» «зной» (то есть жгущий, иссушающий безблагодатный пламень) наших страстей: «Радуйся, Свеще Неугасимая (!), в молитвах Своих у Престола Господня присногорящая; Радуйся, огнем любве Божия и наша хладная сердца воспламеняющая; Радуйся сению молитв Твоих зной страстей наших прохлаждающая». Итак, по представлению Церкви, Божия Матерь есть Неугасимая и Несгорающая Свеча, вечно горящая огнем молитвы, то есть устремления тварного человека к соединению с нетварным Богом (и это притом, что Она, не имея личных грехов, уже приняла Бога в Себя и ныне пребывает рядом с Престолом Господним); в то же время Она есть Божественный Источник, от которого мы можем испить воду жизни: «Радуйся, Божественный Источниче, воду жизни источивый, от негоже пиющии ктому не умирают» (икос 8).

Таким образом, в этом акафисте Церковь свидетельствует о том, что в Божией Матери взаимоисключающие стихии воды и огня становятся близкими и дружескими, чудесным образом дополняя друг друга (вспомним ветхозаветный эпизод «суда Илии»). По отношению к человеку обе эти стихии, пребывая в единстве, обладают спасительной и очищающей, «живопитательной» чудесной силой.

Волошин писал именно об этом:

В час последний в тьме кромешной

Над своей землею грешной

Ты расстелешь плат:

Надо всеми, кто ошую,

Кто во славе одесную,

Агнцу предстоят,

Чтоб не сгинул ни единый

Ком пронзенной духом глины,

Без изъятья,- навсегда,

И удержишь руку Сына

От последнего проклятья

Безвозвратного Суда.

Не эсхатологические мотивы, не мотивы Страшного Суда довлеют здесь, в непрестанный Покров Божьей Матери, внушающий надежду даже в самые проклятые годы. Даже в эти годы поэт видит изневоленную Русь «Просвеченную заревом лампад - Молитвами горящих о России»

[1]    Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. - М.: Фонд имени Александра Меня, 1995. 671 с. Тир 10 000. 2-е изд.

[2]    http://www.litera.ru/stixiya/articles/455.html

[3]    http://lit.1september.ru/2005/21/6.htm