IV Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2012

 

Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы

Максимилиану Александровичу Волошину принадлежит в отечественной культуре особое место. Он был признанным поэтом, но лишь немногие понимали всю глубину его поэзии. Для большинства она была слишком сложна, заполнена непонятными символами и, главное, казалась совершенно оторванной от действительности. Термин символ по разного рода причинам потерял в настоящее время ясное содержание и определенный смысл.

При любой коммуникации неизбежно присутствуют определенная неадекватность понимания, момент интерпретации, искажающий исходный смысл. Определение мировоззрения поэта как адепта какой-либо религии приводит к ошибочному толкованию смысловых глубин. Извлечение смысла из текста требует ответственного и строгого мышления. [4]

Хронологически творчество М. Волошина охватывает один из самых интенсивных и исторически насыщенных периодов - первую четверть ХХ века. Поэт стремился вобрать в себя лучшее, что было сделано до него, и произнести новое слово, о котором, начиная с Достоевского, так много пророчили русские мыслители. Его поэзия выражала и воплощала индивидуально-духовный опыт, миф его личности.

Проблема метода, как пути познания, всегда волновала М.Волошина, определяя его «блуждания духа». Буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штайнер... «В эти годы я только впитывающая губка. Я - весь глаза, весь уши»,- пишет художник в своей автобиографии (1925).[2] Волошин был прекрасно знаком с трудами Е. П. Блаватской, о чём свидетельствует его участие в издании журнала «Вестник теософии». А также тот факт, что он был одним из лучших русских учеников Рудольфа Штейнера. Его жизненное кредо: «Все видеть, все понять, все знать, все пережить» («Сквозь сеть алмазную зазеленел восток», 1904).[2] Но, несмотря на такую открытость разным философским учениям, все же внутренний мир Волошина достаточно самостоятелен. В нем есть самобытность, верность себе, а с другой стороны, интерес к столь разным идеям. Внимательный их анализ позволил ему избежать догматизма и фанатизма и быть свободным мыслителем.

Для художественного текста характерен конфликт между открытым текстом (внешним сюжетом) и внутренним смыслом (сюжетом подлинным).

Отталкиваясь от этого, обратимся к стихотворению М.Волошина «В эту ночь я буду лампадой». Здесь мы усматриваем христианские мотивы в отличие от составителя сборника стихотворений Максимилиана Волошина Р.П. Хрулевой, полагающей, что стихотворение посвящено Рудольфу Штайнеру.[4]  Действительно, Штайнера поэт ставит в ряд «поэтов и мыслителей», имевших на него «наибольшее влияние» (наряду с Достоевским, Бодлером, А.Франсом, Е.Блаватской) Очевидно, что накануне первой мировой войны поэт принимал участие в строительстве теософского храма Гетенаума. Эффект строительства заключался в том, что оно осуществлялось руками людей, представляющих разные страны, разъединенные войной. Внетекстовой факт участия Волошина в строительстве Гетенаума, безусловно, интересен, но первичная интуиция поэта проявляется в посвященном М.П. Кювильи стихотворении «Любовь твоя жаждет так много»: «храни его знак суеверно, не бойся врага в иноверце...Люби его метко и верно - люби его в самое сердце»[1]. Автор определяет свое отношение к символу при помощи слова «знак», и в данном контексте знак надо понимать как  символ. Символ для поэта - это «порог» от видимого к подлинному. В последнем четверостишии стихотворения «В эту ночь я буду лампадой» такие строки «я буду пылать икконей - не ты ли меня зажег?» не оставляют места Штайнеру: иконичность произведения обусловлена осознанием себя как образа Христа. Безусловно, это символ, в который нужно входить. Любая икона восходит к праобразу.

В символе необходимо присутствует иконический элемент, так что возникает определенное подобие между планами выражения и содержания. Приведенные тексты, думается, рассматривать как единый текст.

Символистом Волошин стал не из моды или подражания: он с детства воспринимал мир как покров над иной, невидимой реальностью. Символ имел для поэта онтологическое значение. «В жизни все символ»,- говорил по словам Волошиной поэт. «Знание о жизни во всей ее полноте и есть символизм Бытия». «Истинное знание состоит в умении читать символы,- писал Волошин в статье 1908г.».[2]

Необходимо отметить, что символическая образность гораздо богаче всякой метафоры. Причем богаче она именно в том плане, что вовсе не имеет самодовлеющего значения, а свидетельствует еще о чем-то другом, субстанциально не имеющем ничего общего с теми непосредственными образами, которые входят в состав метафоры. Метафора не указывает ни на что другое, что существовало бы помимо нее самой и что содержало бы в себе те же самые образные материалы, из которых она состоит. Символ, есть такая образная конструкция, которая может указывать на любые проявления реального инобытия, в том числе не имеющие четкого ограничения. Это свидетельствует о том, что категория символа везде и всегда, с одной стороны, конечна, а с другой - бесконечна.[3]

Проведя анализ поэзии М. Волошина, выяснилось, что точками притяжения разных образных соответствий становится ряд повторяющихся слов, наиболее частыми среди которых являются: человек (94 употребления), ночь (74), сон(57), земля(49), путь(48), смерть(46), огонь(46), душа(44), жизнь(42), время(30), Русь(32)-Россия(17).

Так время имеет у Волошина многочисленные образные соответствия: время- вода, время - ткань, время - свет, время - тьма, время - космос, время - птица: «Устами льнем кустам и припадаем к устью Из вечности текущих рек» (Пещера, 1915); «По ночам, когда в тумане // Звезды в небе время ткут, //Я люблю разрывы ткани» (В вечном кружеве минут...1903); «Время тихо, тихо шло, //Дниразвивались и свивались...» (Зеркало, 1905); «Вечность лишь изредка блещет зарницами» (Тесен мой мир.., 1904); «Но в небе времени снопы иных планет /Несутся кольцами и в безднах гибнут бурно» (Сатурн, 1907).[1]

В текстах М. Волошина встречаются индивидуально - авторские образы, например, время -людоворот: «В людовороте гражданской войны» (Четверть века, 1927). [1]

Различные образные соответствия приобретают в поэзии М. Волошина и другие ключевые слова, свойственные поэтической речи в целом. Так, слово жизнь обнаруживается в следующих параллелях: жизнь - вода /капля, поток/, жизнь-цепь.

Так, парадигма жизнь- цепь становится сквозной для всего цикла «Блуждания» из книги «Selva Oscura», в котором образ порванной цепи жизни, бытия ведет к блужданиям - и поиску, и потере одновременно, что подчеркивается антонимами, частотными в стихотворениях данного цикла: «Я боялся, узнав - забыть», «Но мгновенно тененный лик угасает, чтоб вспыхнуть новым...» [1]

Слово смерть входит в параллели: смерть-чудо, смерть-огонь, особо интересно сочетание смерть - факел жизни. Все примеры свидетельствуют о глубокой символичности поэзии М.Волошина. Смерть по Волошину, это не конец жизни, а начало нового пути.

Потеря у поэта - это и обретение одновременно, жизнь становится цепью, жизнь и смерть сближаются. Сопоставление смерть - факел жизни еще раз подчеркивает утрату в поэтических текстах Волошина значения смерти как конца жизни; смерть по Волошину - это переход в иное качество «Теперь я мертв. Я стал строками книги...» (из цикла «Блуждания»). [1] Условность границ бытия-небытия определяет в творчестве М. Волошина и условность границ образов смерти-жизни: «факел жизни - огненная смерть!».

С символами жизни и смерти тесно переплетается понятие времени, в котором доминирует ряд вечность. Возникает некая периферия, где время останавливается: «Все мы уж умерли где-то давно... Все мы еще не родились» (Когда время останавливается, 1904). Таким образом, можно наметить ряд жизнь - смерть-начало новой жизни - вечность.

Особым употреблением в поэзии Волошина характеризуется слово любовь. Во-первых, слова с данной семантикой редко используются в текстах, во-вторых,  обычно обладают негативной окраской:  любовь - пепел, тоска, боль, обреченность:

«...И вместе с пылью пепел жгучий Любви сгоревшей собирал. И с болью помнил профиль бледный, Улыбку древних змийных губ...»(1910) [1]

Влюбленные у Волошина - жертвы, которых объединяет «кольцо одной неволи», «одно клеймо». Счастье влюбленных - «грустное», любовь у Волошина лишь один из путей познания обреченности человека в мире.

«В неверный час тебя я встретил,

И избежать тебя не мог -

Нас рок одним клеймом отметил,

Одной погибели обрек...»(1910) [1]

С особенностью употребления слова любовь связана еще одна параллель: человек-одиночество.

Движение в ранних текстах Волошина связано с поиском жизненного пути и невозможностью его найти, что находит отражение в повторяемости слов бродить, скитаться, обозначающих бесцельное и разнонаправленное движение.

«...Я вновь пришел к твоим ногам

Сложить дары своей печали,

Бродить по горьким берегам

И вопрошать морские дали...»(Моя земля хранит покой..., 1910) [1]

Доминирующим в позднем периоде творчества становится у Волошина образ России, который включается в себя такие характеристики как честь-бесчестие, при этом Россия одновременно праведная и гулящая, святая и поруганная, погибавшая и воскресавшая.

Россия в стихотворениях М.Волошина объединяет такой ряд слов: Русь, Россия, страна, держава, земля, империя, царство, невеста, мать, мираж, наваждение, омут, стремнина, бездна, безумие, бред, головокруженье, Неопалимая купина, раба, жертва, огонь, стихия. Ряд Россия объединяет слова, контрастирующие по значению. Распространителями единиц этого ряда служат определения святая, грешная, гулящая, великая, праведная, темная, обугленная, поруганная, изневоленная, распластанная, погибавшая, воскресавшая, пьяная, окаянная, бездомная, хмельная, разоренная, кровавленная, обугленная, распятая, опаленная «Ты - бездомная, гулящая, хмельная, // Во Христе юродивая Русь!» (Святая Русь, 1917), «Из преступлений, исступлений - // Возникнет праведная Русь» (Заклинание, 1920), «Я вижу изневоленную Русь // В волокнах расходящегося дыма, // Просвеченную заревом лампад - // Молитвами горящих о России» (Россия, 1924). Также контрастные сочетания выносятся автором в заглавия стихотворений, например, «Русь гулящая» (1923) и «Святая Русь» (1917). [1]

Поэзия Волошина интертекстуальна и отсылает к другим произведениям мировой литературы («Из-под Голгофы - внутрь земли воронкой // Вел Дантов путь к сосредоточью зла» (Космос, 1923), «Исполнилось пророчество: Трихины // В тела и дух вселяются людей. // И каждый мнит, что нет его правей...» (Трихины, 1917). [1] 

Говоря об интертекстуальных связях поэзии Волошина, необходимо особо отметить среди источников, относящихся к ранней литературной традиции, тексты Ф.И. Тютчева, Н.В. Гоголя, Ф.М.Достоевского.  Так, например, в стихотворении «Трихины», 1917г. обнаруживается связь с образом-символом Достоевского: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими» (Преступление и наказание).

Особенностью стиля Волошина является то, что образный строй его поэзии восходит к обширному кругу источников. Поэт опирается на широкий культурный контекст, считая себя наследником всей мировой культуры.

Чрезвычайно разнообразны связи поэзии М.Волошина с русской историей, древнерусской литературой. Сюда можно отнести стихотворения «Написание о царях московских»(1919) , «Дметриус-император», «Стенькин суд».

Кроме художественных текстов регулярно привлекаются научные и философские сочинения. Одним из самых сложных по количеству источников является венок сонетов «Lunaria», в котором Волошин обобщил сведения о Луне, почерпнутые им из мифологии и научных трудов, использовал работы Анаксагора, Анаксимандра, Фалеса, Эмпедокла, Гесиода, Феокрита, астрономов Д.Ригголи, И. Кеплера и др., «Тайную доктрину» Е.Блаватской.

Среди наиболее значимых для поэзии М. Волошина источников необходимо назвать мифологию разных народов, библейские тексты, античную, средневековую культуры, древнерусскую литературу, историю. Мифологические образы распространяются на явления природы, внутреннего и внешнего мира (Печален сон души моей, /Юна безрадостна, как Лета. /Небо запуталось звездными крыльями.., 1902). В пределах одного текста М. Волошина часто объединяются образы разных мифологий (так, в стихотворении «Луна», 1907 г. луна сравнивается с Дианой и с Гекатой, то есть объединяются разные культурные традиции). Имена собственные мифологических персонажей и библейских героев широко используются в заглавиях поэтических тексов, например, стихотворение «Фаэтон» (1914), «Одиссей в Киммерии» (1907), «Дэлос» (1909), «Неопалимая купина» (1919), «Иуда апостол» (1918). Таким образом, кроме символической, обнаруживается мифологическая образность поэзии Волошина. Мифотворцем поэт был не только поэзии, но и собственной жизни.

Еще при жизни М.А. Волошин стал легендой. Сейчас легенда вырастает в миф. В начале века Коктебель был никому неведомой глухой деревушкой. Сегодня, благодаря жизни в этом уголке Максимилиана Волошина и его стихам, Коктебель превратился в один из самых памятных символов русской поэзии, и в этом качестве он известен всем. 

Концентрация в этом месте культурных символов, которые  не просто отражают общую закономерность взаимодействия человека и его места в жизни, но достигают мифотворческой степени. М.Волошин увидел в абрисе скал горы Карадаг свой профиль (ранее в этих очертаниях усматривали пушкинский профиль) и заставил в это поверить других. Именно сюда, к берегам восточного Крыма, съезжались видные поэты, художники, артисты: А. Толстой и М. Горький, В. Вересаев и М. Булгаков, И. Эренбург и Е. Замятин, Н. Гумилев и М. Цветаева, К. Петров - Водкин и А. Остроумова - Лебедева...

Здесь, начиная с 1903 г., на самом берегу моря, строится его дом, приют творческого вдохновения, своеобразная Мекка для многочисленных служителей искусства и литературы:

«В те дни мой дом - слепой и запустелый - Хранил права убежища, как храм, И растворялся только беглецам, Скрывавшимся от петли и расстрела. И красный вождь, и белый офицер - Фанатики непримиримых вер - Искали здесь под кровлею поэта Убежища, защиты и совета» [1]

Киммерии (так на старинный лад называл поэт восточную область Крыма) М.Волошин посвятил более 60-ти стихотворений (наиболее известные из них вошли в циклы «Киммерийские сумерки», «Киммерийская весна»), 8 статей, не говоря уже об акварелях и сделанных на некоторых из них стихотворных надписях. Киммерия - «личный космос» поэта. Именно здесь постигает он «глубокое и горькое чувство матери-земли» и свою сыновность. Киммерия - не просто поэтическая тема Волошина. Это его плоть, душа, творчество. Об этом лучше всего говорит он сам в стихотворении «Коктебель» (1918):

«Моей мечтой с тех пор напосны

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменные гривы;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поет в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой» [1]

Интерпретирующая деятельность является доминантой филологии. Истинное художественное творение заключает в себе смысловые глубины, следовательно, нам нужно распознавать природу символа, следовать творческим путем автора-создателя текста.

 

Примечания:

1. Волошин М. А. Стихотворения. - СПб.: ИГ «Азбука-классика», 2009.
2. Купченко В. Странствия Максимилиана Волошина: Документальное повествование. - СПб.: Издательство «Logos», 1997
3. Лосев А.Ф. 1982 - Проблема вариативного функционирования живописной образности в художественной литературе // Литература и живопись.- Л., 1982
4. Серопян А.С. Презумпция православной семантики в интерпретации текстов русской словесности. - Вестник Московского государственного областного университета, Русская филология. № 5, 2010 г. - С.81-84.

Код для цитирования: Скопировать