IV Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2012

Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы

«Один из основных мотивов всякой революции - мотив о возвращении к природе; этот мотив всегда перетолковывается ложно», - писал Блок[1] (6/103). Мистическая стихия, которую Блок видел в побеждающем больше- визме, описана в Катилине, очерке 1918 года с подзаголовком «Страница из истории мировой революции». Это было после «Двенадцати» и «Скифов». Все писавшие о блоковском «Катилине» полагали, что эссе из древней истории было еще одной попыткой узнать русскую революцию, найти для нее понятную метафору. Так, согласно Максимову, Блок «создает собственный, исторически сомнительный миф о Катилине[2]. «Очерк Катилина есть чудовищная апология чудовищностей»[3], - писал Якобсон. По его схеме, в «Двенадцати» личный блоковский миф завершался, в «Катилине» - отчуждался и саморазрушался.

Не вдаваясь более в различие методологических подходов исследователей Блока, процитирую самого поэта: «...иногда может показаться, что ученых филологов преследует одна забота: во что бы то ни стало, скрыть сущность истории мира, заподозрить всякую связь между явлениями культуры, с тем, чтобы в удобную минуту разорвать эту связь и оставить своих послушных учеников бедными скептиками, которым никогда не увидеть леса за деревьями.   Дело художника - истинного врага такой филологии - восстанавливать связь, расчищать горизонты от той беспорядочной груды ничтожных фактов, которые, как бурелом, загораживают все исторические перспективы» (6/452).

Следует обратить особое внимание на то обстоятельство, что весной 1918 года Блок написал очень много: «Двенадцать», «Скифы», «Катилина», «Крушение гуманизма», «Русские денди», «Исповедь язычника», и еще пере- работал объемистый текст «Последних лет старого режима». Совершенно очевидно, что в своем позднем творчестве Блок радикально меняет свою позицию по отношению к тексту и читателю, Если раньше поэт мог надеяться, что его читатели разделяют с ним некие азы опыта, и поэтому с ними можно и нужно говорить намеками-символами, то теперь ему приходилось разъяснять все с самого начала.

26 апреля Блок пишет матери: «я с утра до вечера пишу, сосредоточиваясь на одной теме, очень мучающей меня и трудной» (8/513). Озарение приходит на следующий день: «Катилина. Все утро - тще ные попытки. Шорохи тети и рояль за стеной доводят почти до сумасшествия [...] Вдруг к вечеру - осеняет (63-е стихотворение Ювенала - ключ ко всему!). Сразу легче»[4] . Из дальнейшего очевидно, что речь идет о стихотворении Катулла «Аттис», 63-м в собрании его стихов, которое займет поистине ключевое место в очерке Блока. То, что Блок перепутал здесь Ювенала с Катуллом, лишний раз показывает, насколько дальше литературы шли его устремления. Автора влечет возможность синтеза между Катилиной и Аттисом; в этом новом син- тезе он видит образ и метафору революционера; здесь он вновь обретает утерянную идентичность; и об этом сообщает самому заинтересованному лицу - матери. Скрещение Аттиса с Катилиной давало ответ на главные, последние вопросы жизни и революции; потому и стало «сразу легче».

В Катилине Блок множество раз цитирует стихотворение Катулла в качестве «ключа» к истории своего героя. Не то сойдя с ума, не то изобретя новую религию, Аттис оскопил себя каменным ножом. Последователи Аттиса, вместе с ним поверив в требовательную богиню Кибелу, тоже отторгли у себя признак пола. «Презирая дар Венеры, убелили вы свою плоть», - приветствовал их Аттис. Под звуки тимпанов, он ведет своих последователей-кастратов в веселое шествие по миру. Представьте себе ватагу, впереди которой идет обезумевший от ярости человек, заставляя нести перед собой знаки консульского достоинства. Это - тот же Катилина, недавний баловень львиц римского света и полусвета; [...) но ярость и неистовство сообщили его походке музыкальный ритм; как будто это уже не тот - корыстный и развратный Катилина; в поступи этого человека - мятеж (6/85).

Так рассказывает Блок историю Катилины-революционера. Читатель, ознакомившийся с историей Аттиса, легко может сопоставить три запоминающиеся шествия: из «Аттиса», «Катилины», «Двенадцати», и видит их структурное сходство. Катулл, рассказавший свою историю страстными стихами, - по словам Блока, «размером исступленных оргийныхплясок», - меньше всего хотел бы сам последовать за своим героем. Проспавшись, Аттис пожалел о том, чего лишился. Но на раскаянии этот сюжет не заканчивается. Услышав жалобу Аттиса, богиня Кибела, олицетворение матери-природы, пришла в гнев и наслала на него львов.

Лютые звери заставили Аттиса забыть о его сожалениях: страшную жертву во имя страшной матери нельзя востребовать назад. Русский поэт сожалел о несмелости своего римского предшественника. По словам Блока, Катулл сам испугался того, что написал (6/82). Лишь испугом вызвано его отречение от Аттиса; будь поэт посмелее, он и сам бы хотел подвергнуться той же участи. А будь еще смелее, и подвергся бы ей; по крайней мере, так можно продолжить мысль Блока.

Комментируя Катулла в своей речи о Катилине, Блок настойчиво подчеркивал использованный им грамматический трюк: с момента оскопле- ния, Катулл писал об Аттисе в женском роде. Теперь Аттис готова к революции. Свободная от желания, легкая и прекрасная, бывшая мужчина создаст новый мир, в котором не будет женщин, пола. Стремление смешать пола и полярности вообще характерно для этого времени. Врубель тоже превратил Демона, в оригинале противопоставленного Тамаре, но пользующегося ее обществом, в одинокого андрогинного Демона, - дух, соединяющий в себе мужской и женский облик. Чуждавшемуся демонизма Анненскому молодой Блок сам виделся в «обличьи андрогина»[5] . «Демон сам с улыбкой Тамары» - таким видела Блока Ахматова .[6]

«Демоническую» точку зрения искал и сам Блок (8/492). Его участие в работе Чрезвычайной комиссии Временного правительства, занимавшейся преступлениями царского режима и особенно интересовавшейся Распутиным, приводит к таким формулам. «Желто-бурые клубы, за которыми - тление и горение [...] стелются в миллионах душ - пламя вражды, дикости, татарщины, злобы, унижения, забитости, недоверия, мести - то там, то здесь вспыхивает; русский большевизм гуляет, а дождя нет, и Бог не посылает его!»

Это рассуждение, в котором «русский большевизм» производится из самых неприятных качеств русской истории, кончается молитвой все тому же архаичному Богу огня. «Грозный Лик твой, такой, как на древней иконе, теперь неумолим перед нами». Огонь большевизма - новое огненное крещение. На следующий день, «проснувшись», поэт продолжает запись; в утреннем свете ее акцент становится конструктивным: «И вот задана русской культуры - направить этот огонь на то, что нужно сжечь; буйство Стеньки и Емельки превратить в волевую музыкальную волну; [...] ленивое тление [...] направить в распутинские углы души и там раздуть его в костер до неба, чтобы сгорела хитрая, ленивая, рабская похоть (7/296-297).

Итак, задача культуры - жечь огонь, в котором сгорает похоть. В душе есть такие углы, тление в которых надо раздуть до неба; и углы эти - распутинские. Рассуждения Блока мотивированы народной верой в огненного Бога-судию; многолетним интересом поэта к расколу и, в частности, к самосожжениям; идеей о внутреннем родстве между Разиным, Пугачевым и Распутиным; и отношением к сексуальности как материалу, требующему пребражения. В этот критический момент в сознании Блока пересекаются влияния, которые найдут свою кульминацию в «Двенадцати» и в «Катилине». Душа должна быть подвергнута огненной метаморфозе, в которой сгорит «ленивая, рабская похоть».

Революция подобна исповеди, радению, пророчеству. Тотально вовлекая человека, она сливает в экстатическом порыве сознание с бессознательным: «одно из благодеяний революции заключается в том, что она пробуждает к жизни всего человека [...] и открывает те пропасти сознания, которые были крепко закрыты», - писал Блок в «Исповеди язычника», написанной непосредственно перед Катилиной (6/39). В этой «истории двух мальчиков», которую Блок не сумел довести до конца, он признается, как в грехе, в гомоэротическом эпизоде своей юности. Этот эпизод важен; он до сих пор «преследует и не дает мне покою» (6/39).

Поиски Блока не сводятся к области поэтики и метрики. «Аттис есть создание жителя Рима, раздираемого гражданской войной. Таково для меня объяснение и размера стихотворения Катулла и даже - его темы», - с предельной ясностью пишет Блок (6/84), в очередной раз связывая тему (кастрацию) с эпохой (революцией) и заранее отрицая возможность редукции его и Катулла темы к одной только (метафорической) фикции. Таковы отправные факты, которые предстоит интерпретировать уже в  интертекстуальном построении. Прилагаемая сравнительная таблица - первый шаг в этом направлении:

[1] Блок А.А. Собрание сочинений в 8томах. Под ред. В. Н. Орлова. Москва-Ленинград, 1960-1963. Первая цифра в круглых скобках указывает на том, вторая на страницу.

[2]  Максимов Д. Е.. Поэзия и проза Александра Блока.  2-е изд. Л., Советский писатель, 1981. С. 480

[3] А. Якобсон. Конец трагедии. Вильнюс-Москва: Весть, 1992 (впервые Нью-Йорк: изд-во им.Чехова, 1973), 75-78.

[4] Блок А. Записные книжки. М., Вагриус, 2000. С. 402.

[5] И Анненский. Избранные произведения. Ленинград: Художественная литература, 1988,  С.171.

[6] Л. Долгополов Достоевский и Блок в «Поэме без героя» Анны Ахматовой - В мире Блока. Москва- Советский писатель, 1981, 465