IV Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум - 2012

Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы

Долгое время вслед за трактовкой пьесы Добролюбовым критика видела в Катерине не просто жертву (пусть восставшую) самодурства, а провозвестницу новой жизни, грядущих перемен. Мне представляется, что любовный треугольник (Тихон - Катерина - Борис) - не главное в пьесе. Основной конфликт - противостояние Катерины и Кабанихи. Обе они - из одного мира  старого патриархального уклада жизни. Но если Катерина - душа этого мира, то Кабаниха - блюстительница всего того темного, кондового, мрачного, что всегда было (и есть) в русской жизни.

Избирательное внимание толкователей пьесы обычно сосредотачивается на фольклорном сравнении жизни героини в девушках с «птичкой на воле», тогда как в ее монологе о доме преобладают представления о народной христианской религиозности, которые и являются общим фоном действия практически для всех без исключения персонажей этого произведения. Так, в девичестве «до смерти я любила в церковь ходить!» - признается Катерина:

«Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно, как все это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается!»[1]

Но и в церкви в Калинове, как позднее замечает Борис, «как она молится <...>! Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится».

С уверенностью можно сказать, что сознанию Катерины присуще то же народное православное представление о грехе и наказании, что и другим героям этого произведения. Обратим внимание на текстуальные переклички голосов персонажей.

Катерина: «Ах, Варя, грех у меня на уме!... Не уйти мне от этого греха»; «ведь мне не замолить этого греха, не замолить никогда!»; «Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми»; Варвара: «У меня свои грехи есть!»; Феклуша: «Нельзя, матушка, без греха: в миру живем»; Марфа Кабанова: «Вот долго ли согрешить-то! Разговор близкий сердцу пойдет, ну и согрешишь, рассердишься». Даже необузданный Дикой и тот осознает свои ругательства в категориях греха:

«О посту как-то, о Великом, я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка: за деньгами пришел <...> Согрешил-таки: изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил <...> После прощенья просил, в ноги ему кланялся, право, так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся <...>, в грязи ему и кланялся; при всех ему кланялся».

Главное событие пьесы - измену Катерины - не только Марфа Кабанова, но и сама Катерина воспринимают в качестве греха, требующего покаяния (которое состоялось) и наказания. Без раскаяния Катерина хочет, но не может молиться: она, согласно ремарке автора, «подходит к стене и опускается на колени, потом быстро вскакивает: - Ах! Ад! Ад!» Героиня поддалась искушению, соблазну:

«Лезет мне в голову мечта какая-то <...> Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие».

Если внимательно вчитаться в текст, то можно обнаружить, что представления о должном, о нравственном идеале в художественном мире этого произведения, хотя и находятся в пределах русского православного типа культуры, однако же тяготеют к двум различным установкам, в равной мере присущим национальному сознанию. Это следование заведенному и освященному христианской традицией порядку, Закону и обретение Благодати.

Марфа Кабанова, убеждая Тихона, говорит о страхе как необходимой основе устойчивости семьи:

«Как, зачем бояться! Да ты рехнулся, что ли? <...> Какой же это порядок-то в доме будет? Ведь ты, чай, с ней в законе живешь. Али, по-вашему, закон ничего не значит?»

Важно понять, что это убеждение не является признаком пресловутого «самодурства»: напротив, оно вполне традиционно и вписывается в христианские представления о месте жены в семье. Ведь за «страхом», к которому призывает Марфа Кабанова, мерцает тот самый страх Божий, на котором, к примеру, строится такое знаменитое произведение отечественной словесности, как «Домострой». Мать Тихона неоднократно пытается утвердить как раз ту модель поведения, которая призвана, согласно этой традиции, укрепить семью: «Приказывай жене-то, как жить без тебя»; «Оно все лучше, как приказано»; «Чтоб на молодых парней не заглядывалась...»; «В ноги кланяйся!» и т. п.

Нельзя сказать, что эта модель совершенно чужда и Катерине. Так и она, оставшись наедине с мужем, просит: «Возьми ты с меня какую-нибудь клятву страшную...» Причем эта добровольная «клятва» вполне напоминает предыдущие наставления - и даже более строгая, чем «приказы» Кабанихи: «чтобы не смела я без тебя ни под каким видом ни говорить ни с кем чужим, ни видеться, чтобы и думать я не смела ни о ком, кроме тебя». Однако Катерина тяготеет все-таки к другому пределу - не запрещений недолжного, а обретению Благодати. Не случайно времени, проведенного в церкви, она «не помнит» - «и не слышу, когда служба кончится. Точно, как все это в одну секунду было».

В русской православной традиции еще со времен киевского митрополита Илариона одной из фундаментальных оппозиций является оппозиция Закона и Благодати, буквы и духа, формы и сущности. Коллизию между «приказами» Марфы Кабановой и свободой, к которой стремится Катерина, было бы весьма соблазнительно рассмотреть как одно из проявлений этой фундаментальной для русского сознания оппозиции.

[1] Текст цитируется по изданию: Островский А. Н. Полное собрание сочинений: В 12 т. Т. 2. М., 1974.